Страница 2 из 90
Что я разумею под словами повезло и не повезло[1] — ясно из киноповести. Впрочем, вполне ли будет ясно? Все ли, что надо, прозвучит? Здесь ведь нет ни популярного Вячеслава Тихонова, ни других хороших актеров, ни тех ребят, из которых режиссер собрал такой симпатичный 9-й класс «В»… Здесь только текст. Постоит ли он сам за себя?
Мне остается надеяться и волноваться.
К. С. Станиславский почти не шутя сравнивал искусство с ездой па велосипеде: оставаясь в его седле, невозможно ни задний ход дать, ни стоять на месте; если не хочешь упасть, правь только вперед! Трудная заповедь. Что такое вперед — не для велосипедиста, для художника? Это — и вглубь, и вширь, и ввысь… Это верность своему времени, но также — и духу отечественной истории. Это жажда свежего жизненного материала, по тут же — необходимость «согласовать и увязать» его с собственным душевным опытом, который в какой-то степени всегда консервативен… Это художественная бдительность, позволяющая поймать самого себя за руку: стоп, братец… верность себе — это хорошо, но у тебя она уже перешла в бесплодную инерцию стиля! И так далее. Одним словом, хорошо велосипедистам!
Георгий Полонский
И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как открывается заржавевшая дверь, — улыбнулось… Л. Толстой. Война и мир
ЧЕТВЕРГ
Та осень, которую любил Пушкин, все никак не начнется — стоит просто «облачная погода без прояснений».
Только к утру перестал дождь.
У серого четырехэтажного здания, которое главенствует во дворе, безлюдно — мокрые деревья да птичий крик…
Выбежали из этого здания два пацана без пальто. Поеживаясь и оглядываясь, закурили. Выступ небольшой каменной лестницы загораживает их от ветра и от возможных наблюдателей, но только с одной стороны.
А с противоположной как раз идет человек. В очках. Сосредоточен на том, куда поставить ногу, чтобы не увязнуть в глине. В углу его рта незажженная сигарета.
Мальчики нырнули обратно в помещение.
— Как думаешь, видел? — спросил один, щуплый, с мышиными зубками.
Второй пожал плечами.
Потом тот человек вошел в вестибюль.
— Здрассте, Илья Семеныч, — сказали оба мальчугана. Щуплый счел нужным объяснить их отсутствие на уроке:
— Нас за нянечкой послали, а ее нету…
— А спички есть? — спросил мужчина, вытирая ноги.
— Спички? Не… Мы же не курим.
Мужчина прошел в учительскую раздевалку.
— Надо было дать, — сказал второй мальчишка. — Он нормально спросил, как человек.
Щуплый со знанием жизни возразил:
— А кто его знает? С одной стороны — человек, с другой стороны — учитель… Пошли.
Под потолком летает обезумевшая взъерошенная ворона. От воплей, от протянутых к ней рук, от ужаса перед облавой она мечется, ударяясь о плафоны, тяжко машет старыми крыльями, пробует закрепиться на выступе классной доски, роняя перья… Там до нее легко дотянуться, и она перебирается выше, на портрет Ломоносова.
Молоденькая учительница английского языка ошеломлена и напугана ужасно. Сорвали урок!.. Совсем озверели от восторга, их теперь не унять, не перекричать… Весь авторитет — коту под хвост! В глазах у нее стоят слезы.
— Швабру, тащи швабру!
— А почему она не каркает? Может, немая?
— Черевичкина, ты всегда завтраки таскаешь, давай сюда хлеб!
— Станет она есть, жди! Сперва пусть очухается!
— Наталья Сергеевна, а как по-английски ворона?
— Вспомнил про английский! Вот спасибо…
— Ну как, Наталья Сергеевна?
— A crow.
— Эй, кр-роу, кррроу, кррроу!!!
— Тряпкой надо в нее! Дежурный, где тряпка?
— «Какие перышки! Какой носок! PI верно, ангельский…».
— Ну знаешь классику, знаешь! Братцы, под лестницей белила стоят. Искупаем ее?
— Сдохнет.
— Крроу, крроу!
И все это выкрикивается почти одновременно, и в глазах Натальи Сергеевны рябит от этих вдохновенно-хулиганских, вспотевших, хохочущих лиц! Вот уже кто-то приволок швабру, отнимают ее друг у друга… Ворона сжимается, пятится, закрывая глаза…
— Хватит! Не смейте ее пугать, она живая! — вдруг кричит Наталья Сергеевна, которая, глотая слезы, готовила совсем другие слова — про потерянный человеческий облик, про вызов родителей, про строжайшие меры…
У второгодника Сыромятникова она силой отбирает швабру, сует ес девчонке:
— Дикари вы, что ли? Рита, унеси швабру!
Потом она встала на стул и в наступившей тишине потянулась к вороне:
— Не бойся, глупенькая. Ничего мы тебе не сделаем…
Восхищенно переглядываются ребята: новая англи-чаночка у них, оказывается, что надо!
…Одному из ребят возня с вороной наскучила. Это Генка Шестопал, парень с темными недобродушными глазами, с драмой короткого роста, со скандальной — заметим к слову — репутацией. Китель расстегнут, руки в карманах, движения какие-то нервно-пружинистые.
Он вышел в пустой коридор вслед за девчонкой, которая вынесла туда швабру.
— Что бу-удет!.. — весело ужасаясь, сказала девочка про всю эту кутерьму.
Она была тоненькая, светлая, зеленоглазая, ее звали Рита Черкасова.
— А что будет? — меланхолически спросил Генка. — Будут метать икру, только и всего…
— А кто это сделал-то? Я и не заметила, откуда она вылетела.
— А зря. — Генка открыто разглядывал Риту. Другим девчонкам не под силу соперничать с ней, и она это знает, оттого и ведет себя с тем королевским достоинством, которому не приходится кричать о себе, имеющий глаза увидит и так…
— Зря не заметила. Ты член бюро, с тебя будут спрашивать…
Она дунула небрежно вверх, прогоняя падающую на глаза прядь волос, и хотела вернуться в класс, но Генка привалился спиной к двери.
— «Что за женщина, — тихонько пропел он, — увижу и неме-ею».
— Пусти, ну!
— Когда это дело будет разбираться в верхах, — проговорил Генка бесстрастно, — можешь сказать, что ворону принес я.
— Ты?! Очень мило с твоей стороны, — поразилась она. — Я жутко запустила английский, два раза отказывалась, а сегодня погорела бы точно.
— А моя ворона умница, она это учла, — глядя в потолок, намекнул Генка. — Ну ладно, иди, а то телохранитель твой заволнуется. — Это он произнес уже другим тоном, едким и мрачным.
— Из-за тебя? — Она смерила его взглядом и вернулась в класс. Генка вздохнул и пошел за ней.
…Наталья Сергеевна, все еще стоя на стуле, подумала вслух:
— Так она не пойдет па руки. Надо хлеба на книжку… Есть хлеб?
— А как же! Черевичкина! — Это крикнул Костя Батищев, красивый парень в техасских штанах. Это его Генка назвал телохранителем Риты, и она действительно немедля оказалась, рядом с ним. И за партой они сидели вместе. И вообще их роман законным образом цвел на глазах у всех.
Пышнотелая Черевичкина давно держала наготове полиэтиленовый мешочек с бутербродами. Не вынимая их оттуда, она отщипнула немножко.
— Вороне Главжиртрест послал кусочек сыра, — продекламировал Михейцев, большой энтузиаст нынешнего переполоха. Он вырвал у нее мешочек. — Не жмотничай, тебе фигуру надо беречь…
Класс продолжал ходить ходуном.
По коридору шагал Илья Семенович Мельников, учитель истории, — мы видели его, когда он входил в школу.
Худощавый, лобастый человек. Серебряный чубчик. Иронический рот и близорукость придают его облику некоторую надменность. Но стоит ему снять очки — выражение глаз станет беззащитным, печальным. Он чем-то на Грибоедова похож.
Мельникова остановил шум за дверью девятого «В». Пришлось заглянуть: с нового учебного года он' был здесь классным руководителем.