Страница 16 из 90
— Кому это я должна доказывать?! — опять вскинулась Светлана Михайловна, багровея.
— Им! Каждый день. Каждый урок, — в том же тоне проговорил Мельников. — А если не можем, так давайте заниматься другим ремеслом. Где брак дешевле обходится… Извините, Светлана Михайловна. Меня ждут.
Он уже поднимался по лестнице, когда она тихо спросила, не в силах проглотить сухую кость обиды:
— За что вы меня ненавидите?
— Да не вас, — досадливо поморщился он. — Как вам объяснить, чтобы вы поняли?..
— Для этого надо иметь сердце, — сказала она горько.
Мельников приподнял плечи, секунду помедлил и стал решительно подниматься. Сверху, облокотясь на перила, глядел спасенный — до ближайшего педсовета! — Генка Шестопал…
…В класс они вошли вместе — Генка и Мельников. Стоило Генке сесть на место, расстегнуть портфель, как к нему потянулись руки для пожатия, зашелестел шепот: «Ну что было-то?», — но Генка не мог сейчас отвечать.
На Илью Семеновича класс смотрел теперь восхищенно. Наташа вернулась на свою последнюю парту.
— Урок прошел удивительно плодотворно, усмехнулся Мельников устало. — Дома прочтете о Декабрьском вооруженном восстании. Все… А теперь…
Зазвенел звонок.
— А теперь — прощайте.
Девятый «В» смотрел на него с небывалой тревожной сосредоточенностью. Мертвая стояла тишина. И у Наташи в глазах испуг…
— Итак, до понедельника. И постарайтесь за это время не сжечь школу, — быстро взглянул Илья Семенович на Генку и захлопнул журнал. — Все свободны.
Облегченно вздыхают ребята. И спешат убраться в коридор, оставить их наедине — а чем еще отблагодарить Мельникова за испытанное сегодня наслаждение справедливостью? Тех, кто не сразу это смекнул, подгоняли сознательные: живей, мол, тут не до вас…
Мельников и Наташа вдвоем. Без всяких предисловий он вынул из внутреннего кармана тот листок, который мы уже видели у него в руках, и сказал:
— Наташа! Отбил… Хотите послушать?
Да, она хотела…
Это не вранье, не небылица:
Видели другие, видел я,
Как в ручную глупую синицу
Превратить пытались журавля…
Чтоб ему не видеть синей дали
И не отрываться от земли,
Грубо журавля окольцевали
И в журнал отметку занесли!
Спрятали в шкафу, связали крылья
Белой птице счастья моего,
Чтоб она дышала теплой пылью
И не замышляла ничего…
Но недаром птица в небе крепла!
Дураки остались в дураках…
Сломанная клетка…
Кучка пепла…
А журавлик —
снова в облаках!
— А знаете, что он написал в этом сочинении?
— Откуда я могу знать? Теперь этого никто не узнает, — засмеялся Мельников.
— Он написал: «Счастье — это когда тебя понимают…»
— И все?
— И все!
Неловко было им оставаться дольше в пустом классе под охраной такого количества «заинтересованных лиц».
Мельников с силой открыл дверь.
От этого произошел непонятный шум: оказывается, Сыромятников подслушивал и получил за это сногсшибательный удар дверью по лбу!
Вот он сидит на полу, вокруг все ребята над ним смеются. И Наташа. И сам Илья Семенович. А Сыромятников сидит, раскинув широко свои длинные ноги, сначала кряхтит, но потом скалится всей прелестью своей щербатой, лошадиной, неповторимой улыбки:
— Законно приложили!..
Проходивший мимо первоклассник Скороговоров потянул его за рукав:
— Дядь, вставай, простудишься.
ЕЛЕНА ВОРОНЦОВА
НЕЙЛОНОВАЯ ТУНИКА
«Нейлоновая туника» — повесть о девушке, которая вдруг стала учительницей, и об этой профессии.
Когда я училась в школе, мне очень нравилось читать, как Жилин в «Кавказском пленнике» лепил для Динки глиняных кукол и вырезал из дерева ножиком валик, а валик оперял дощечками — и получалось водяное колесо. В «Войне и мире» я любила следить за невысоким сутуловатым капитаном Тушиным, когда он, попыхивая трубочкой и представляясь себе «огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра», держал своими одинокими четырьмя пушками всю русскую передовую.
Я хотела знать, как люди сражаются, пишут книги, делают машины и вообще: как это все получается — машины, книги. Что и после чего, создавая их, люди делают, о чем в это время думают и какие им нужны знания. Я запоминала, как строгановские художники-изографы у Лескова составляют нежные, растворенные на яйце краски, левкасят доски казанским алебастром — левкас делается гладок и крепок, как слоновая кость, — и на нем пишут и лик, и палаты, и терем. А когда окончила школу и начала работать на заводе, любила подолгу смотреть, как рабочие-медники в нашем цехе сначала большими деревянными молотками, а потом маленькими железными молоточками выколачивали фигурные и точные — до десятых — металлические сферы. По этим образцам делалась оснастка, и мощные станки гнали в серию уже сотни сфер, которые, обрастая различными патрубками и кронштейнами, превращались в двигатели для ракет.
Прошло время, и я нашла свою профессию, но интерес к тому, что и как делают другие, остался. Когда я писала «Нейлоновую тунику», меня занимал характер моей героини, мне было интересно, что она думает о современной жизни и о себе и как это проявляется у нее на уроках. Но не менее интересны были и сами уроки — как она их строит, как говорит, подводит ребят к сути и они эту суть понимают. Почему Марина не умела так уверенно учить сразу? Конкретно: что она неправильно и не вовремя делала на своих первых уроках? И что потом, на следующих уроках, стала делать правильно и вовремя? Меня это занимало, наверное, не меньше, чем мою героиню. Мне вместе с Мариной хотелось учить — и лучше, чем другие, и не так, как другие. Иногда, если все у нее удавалось и выходило, мне было жалко, что я не учитель, и не могу, как она, каждый день входить в класс и рассказывать ребятам о декабристах, Белинском, Пушкине…
Если человек делает что-то стоящее и у него получается, всегда бывает немножко обидно, почему это делаешь не ты. Кажется, ведь так легко! Но это только кажется. Мастерство красиво, и потому глядеть на него интересно и весело. Вспомните, как ведут себя люди, когда где-нибудь в городе появляется еще хорошенько не огороженный котлован, а в котловане экскаватор копает землю. Проходя мимо, многие заглядывают вниз, а те, у кого есть время, останавливаются и рассматривают, как зубья экскаватора врезаются в землю, как, весь дрожа, он выворачивает ковшом камни. Вроде бы не самое сложное дело, но и оно привлекает внимание. Причем чаще взрослых глазеют ребята. Они с удовольствием могут смотреть на шофера, который копается в моторе, и на художника, который украшает витрину, а сквозь стекло все видно.
Такой интерес не праздный, и его не надо стесняться. Наоборот^ надо радоваться, что, пока ты не вырос, умения смотреть и удивляться у тебя больше, чем у взрослого. Оно поможет выбрать профессию и — это очень важно — поможет стать человеком, который уважает тех, кто делает свое дело с совестью и хорошо. Настоящее мастерство вызывает почтение и зависть.