Васька

– Зачем десятое? – Осип поймал ускользавший из-под вилки грибок. – Не по своей же он воле тебе на кумпол свалился? Ктой-то кинул, не иначе. А?

Возникло тягостное молчание. Тата сидела напряженная как тетива.

– Всеми своими успехами в беллетристике, – нарушил молчание Гоша, – я обязан двум девушкам: Тате и Рите. Я их люблю и хочу, чтобы об этом все знали.

Осип поглядел на Чугуеву.

– Чего же ты? Теперича со мной гулять не станешь?

Чугуева была белей полотна.

– Вот беда! Сама дегтем вымазала, а сама серчает… Ну, ладно. Я зла не держу. Пить не можешь, тогда давай пой.

– Здесь не положено.

– Я отвечаю. Пой. Эту давай, «Курку»!

– Знаешь что, друг… – Митя поднялся.

Тата вцепилась в его рукав.

– Не связывайся, – посоветовала Мери. – Спой потихоньку.

– Хоть режь, не стану, – мрачно проговорила Чугуева. И вдруг лицо ее оживилось. – Ладно! Давай так: отдашь ТО письмо, спою.

– Ну вот, – закуражился Осип. – Так бы сразу. А то выкобыливается.

– Спою, отдашь?

– Отдам. Куда мне его?

– Не обманешь?

– Как я тебя обману, когда свидетели – вот они. Все тута… – Осип достал из пиджака перевязанную бечевкой пачку. – И письма здесь. Все женихи твои у меня в кармане.

Не сводя жадных глаз с писем, Чугуева глубоко вздохнула и начала:

Песня была глупенькая, а всем, кроме Осипа, стало грустно от этой песни.

– Все! – сказала Чугуева. – Давай письмо.

– Обожди. Горячее простынет.

Он придвинул тарелку и принялся за котлету. Сперва съел котлету, обсосал косточку, потом принялся за гарнир. Чугуева не сводила с него глаз, пока он жевал горошек, потом морковку, потом картошку, потом тарталетку из-под горошка. Он зачистил тарелку и бумажную гофрировку с косточки спрятал в карман на память.

– Давай письмо! – тревожно повторила Чугуева.

– Отдам, не сомневайся. – Осип стал копаться в пачке. – Обожди-ка, сперва зачитаю одно для смеха. Гошка!

– Что? – выпучил глаза Гоша.

– Ничего! Проверка слуха, – водка начала пронимать Осипа. Он принялся острить. – Мери!

– А, я!

– Проверка слуха! Вот я вам сейчас доведу до сведения… Да не ТО, Васька, не боись!

Он вынул листок и бойко, видно, не им первым, начал читать:

– «Маргарита Чугуева! Зачитал в газете статью про твой самоотверженный труд и одобряю. Возмущен, что тебя называют Васькой. Что ты, кот какой или кто? Эта вылазка показывает низкий уровень твоего коллектива. Давно пора тебе выдвигаться на более высший уровень. Был бы я в вашей организации, я бы им указал ихнее место. Буду принимать меры. Двадцатого марта в 19.00 подойди к памятнику Гоголя. Я прибуду туда по делам. Примета: велюровая шляпа на голове. Двадцатого марта пищу не принимай. На дому у меня баранья нога. Подруги жизни не имею. Жму трудовую руку. С.».

– А вам известно, что чужие письма читать непристойно? – не выдержала Тата. – Не только вслух, но и про себя.

– Пускай читает, – Чугуева выпила полную рюмку. – Мне все одно. – И проговорила с угрозой: – Давай, что обещался, слышишь?

– Чего тебе? Невтерпеж? Видишь, ищу. А вот еще хорошее: «Здравствуйте, незнакомая девушка Рита! С горячим морским приветом незнакомый вам Виктор. Во первых строках моего письма прошу извинить меня за непрошеное вторжение. Не будем делать лирических отступлений и бросаться в фантазию, которая не соответствует моряку. Я не имею никаких агрессивных планов, а просто хочу иметь дружескую переписку. Мне хорошо известно, что девушки небезразлично относятся к парням, утверждать этого я не имею права, что бессмысленно и глупо. Вам, конечно, интересно знать, кто я такой, но я не пишу, потому что, возможно, это будет для вас неинтересно. Если у вас возникнут какие-либо сомнения, пишите, я их постараюсь разъяснить. На этом разрешите закончить свое морское письмо. Крепко жму вашу руку я, то есть Виктор».

– Ой, дура, дура, – качала головой Мери. – Чего же ты моряка упустила?

– Не посмела, – пояснил Осип. – Она ничего не смеет… Позабыла лозунг: «Что посмеешь, то и пожмешь»? Со мной небось посмела?

– Ты шаромыжник, – ответила Чугуева резко. – А он мальчонка еще. Почище найдет.

– Мальчонка, мальчонка! – передразнил Осип. – С бараньей ногой тоже мальчонка? А может, партейный.

– Ну да, партейный! – Мери фыркнула. – Шляпа велюровая! Партейный!

– А я говорю, партейный. Чего такого? Что, партейные к бабам не касаются? Э-э! – Осип всполохнулся. – Хочете загадку? Почему петух песни поет? Кто знает, чарка не в очередь!

Он налил водку, подцепил грибок. Чугуева накрыла рюмку ладонью.

– Ты что? – опешил он.

– Отдавай ТО письмо.

– Прими руку!

– Посулил, отдавай. – Она отчетливо выговаривала каждую буковку. – А то не надейся. Ни на фонтаны, ни на приятницу твою не погляжу.

– Прими руку! – Осип прикрыл глаза.

Она твердо держала руку на рюмке.

Митя медленно поднимался со стула. Осип выудил из пачки склеенный из газеты конверт, бросил на грязную тарелку и снова, как ни в чем не бывало, развеселился.

– Да, про петуха-то! Много жен – и ни одной тещи! Вот он и поет!

Чугуева так и вцепилась в письмо. В нем было сказано:

«С большим приветом к вам, Маргарита Федотовна! Земляк ваш Клим Степанович! Прослышали мы про вас много прекрасного, желаем вам счастья в личной жизни и труде. Живем – лучше не может быть, копаем котлован для тяжелой промышленности. Кормят по норме. Одно плохо – чеснока нет, кто его знает, почему. Егор Павлович к старшему брату переехал на постоянное жительство, да и старик собирается. Коли можете достать чеснока, достаньте, сколь можете, принесите пятого июля к томскому поезду, вагон три, проводница Сима. Очень просим вас прислать чеснок, хоть маленько. Сима доставит куда надо. С приветом к вам остаюсь земляк ваш…»

Чугуева прочла один раз, второй, а понять ничего не могла. Рука вроде отцова, и конверт отцом клеен, а писано земляком, которого и не высылали вовсе.

– Я все-таки не понимаю, – настаивала Тата. – Почему твоя корреспонденция оказалась у этого… постороннего лица?