Беседа

Да разве может юность постареть?

Ей не пойти по старческому следу!

Уметь любить, уметь вперед смотреть,

Уметь дружить — три правила победы!

Декабрь 1958 года

Слово к комсомолу

Всегда старики брюзжат: «Эх, в наше время…» Позвольте же и мне сказать: «Эх, в наше время!» В наше время на любимую смотрели, как на мировую революцию: ты самая желанная! А сколько я сейчас знаю случаев, когда любимый смотрит на любимую, как на революцию местного значения!

Не правда ли, что многие Ромео и Джульетты стали обывателями?

Не сдавайся, комсомол! Если благородство перестанет быть твоим знаменем, ты перестанешь быть комсомолом. Если Ленин — чистейший человек на свете — перестанет быть твоим зеркалом, от твоего зеркала останутся только осколки. Относись к борьбе, к идеям, к самопожертвованию, к любви, к женщине так, чтобы самые изысканные английские джентльмены почувствовали себя рядом с тобой самыми обыкновенными дворняжками.

Я очень люблю комсомол. Если я даже, допустим, достигну возраста Джамбула, я все равно буду участвовать в комсомольских кроссах и не добуду первенства только потому, что все время буду наступать на свою длинную седую бороду.

Ленинград двадцать шестого года! Я был секретарем комсомольской газеты «Смена». Секретари! Не учитесь у меня образцовой работе. Вы не заслужите благодарности читателя. И все равно я любил. Неумеючи, угловато, с пятое на десятое, но я любил. Я любил эти свежие гранки, в которых что-то сообщал комсомольцам. Любил развешанную на стендах газету, в создании которой я принимал какое-то участие. Любил кировцев, которых раньше называли пути-ловцами. Любил белые ночи, любил красное знамя, под которым погибло много моих товарищей, и над этим знаменем светило солнце. И лучше бы погасло солнце, чем померкло мое знамя…

СТИХОТВОРЕНИЯ

*

Крылья зарев машут вдалеке,

О сторожный выстрел эхом пойман,

А у Васьки в сжатом кулаке

Пять смертей затиснуты в обойму.

В темный час ленивая изба

Красный флаг напялила с опаской…

От идущей нечисти избавь,

Революция антихристова, Ваську!

Под папахой мокнет черный чуб,

Бьется взгляд, простреленный навылет.

Сумерки, прилипшие к плечу,

Вместе с Васькой думу затаили.

Стынет день в замерзшей синеве,

Пляшет дружно хоровод снежинок,

Да читает окровавленный завет

Ветер — непослушный инок.

1921

РУСЬ

Хаты слепо щурятся в закат,

Спят дороги в беспробудной лени…

Под иконой крашеный плакат

С Иисусом спорит о спасеньи.

Что же, Русь, раскрытые зрачки

Позастыли в бесконечной грусти?

Во саду ль твоем большевики

Поломали звончатые гусли?

Иль из серой, пасмурной избы

Новый, светлый Муромец не вышел?

Иль петух кровавый позабыл

Запалить твои сухие крыши?

Помню паленой соломы хруст,

Помню: красный по деревне бегал,

Разбудив дремавшую под снегом,

Засидевшуюся в девках Русь.

А потом испуганная лень

Вкралась вновь в задымленные хаты…

Видно, красный на родном селе

Засидевшуюся в девках не сосватал.

По сожженным пням издалека

Шел мужик все так же помаленьку…

Те же хаты, та же деревенька

Так же слепо щурились в закат.

Белеют босые дорожки,

Сверкает солнце на крестах…

В твоих заплатанных окошках,

О Русь, все та же слепота.

Но вспышки зарев кто-то спрятал

В свою родную полосу,

И пред горланящим плакатом

Смолкает бледный Иисус.

И верю, Русь, Октябрьской ночью

Стопой разбуженных дорог

Придет к свободе в лапоточках

Все тот же русский мужичок.

И красной лентой разбежится

Огонь по кровлям серых хат…

И не закрестится в закат

Рука в щербленой рукавице.

Слышит Русь, на корточки присев,

Новых гуслей звончатый напев

И бредет дорожкой незнакомой,

Опоясана декретом Совнаркома.

Выезжает рысью на поля

Новый, светлый Муромец Илья,

Звонко цокают железные подковы…

К серым хатам светлый держит слово.

Звезды тихо сумерками льют

И молчат, заслушавшись Илью.

Новых дней кровавые поверья

Слышат хаты… Верят и не верят…

Так же слепо щурятся в закат

Окна серых утомленных хат,

Но рокочут звончатые гусли

Над тревожно слушающей Русью.

1921

ДВОЕ