Страница 9 из 121
— Да я и не критикую. В поэзии, как и во всяком деле, главное — революционный дух.
Теперь они возвращались с партийной конференции.
— Ну а как быть, если получается не революционное, а про любовь? — спросил Гусев. — Ведь есть же такое и у Пушкина, и у Лермонтова. За Некрасова не ручаюсь. Я понимаю, про любовь оно, конечно, революционеру и не следовало бы…
— Почему же?
— Неловко.
— Все поэты-революционеры писали про любовь. А Павлу Гусеву неловко. Читай!
— Ладно. Только между нами:
Фрунзе остановился, схватил Павла за руку.
— Так это же и есть настоящая поэзия!
Гусев порозовел от похвалы.
— Я тут без тебя ведь все время сочинял. Все валилось из рук. И посоветоваться не с кем. Голова прямо как ватой набита. Все бормочу и бормочу. Вот еще про точильщика послушай. Увидал точильщика — и само вышло: «Вращается точильный камень, струной тугой звенит ремень…»
— Это уже профессионально в полном смысле. Ты, Паня, настоящий поэт. И если хочешь знать, давно обошел меня: «Струной звенит ремень…» Здорово! То-то я заметил, что ты стал похож на существо, разгуливающее во сне. Только вот о чем хочу предупредить: про точильщика и про ветхий забор — хорошо для начала, в смысле учебы. Но всегда нужно помнить: поэзия или искусство вообще — вещи классовые. Иной поэт распустит слюни: про пылкую любовь напишет, о том, как роса блестит на цветочках; а в двух шагах от него — эксплуатация, попы, урядники, мироеды, нищета, чахотка. А поэт знай голосит про свое. Помнишь, как Некрасов сказал: «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей»? Гнев должен быть в стихах, гнев, лютая ненависть к кровопийцам нашим. Послушай, как в старину писали:
Вот такие стихи сейчас нужны, чтобы народ подхватывал. А про точильщика в самом деле хорошо.
— А я так рассуждаю: ежели бы все стихи сочиняли, то и водки пили бы поменьше.
Фрунзе рассмеялся.
— Это еще как сказать.
Павел был светловолосый, невысокий, ходил чуть сгорбившись, подражая пожилым, видавшим виды рабочим. Мало кто знал, что ему всего двадцать один, — он выглядел намного старше. Но сейчас его лицо казалось Фрунзе совсем детским. Сколько в этом парне любознательности, нетронутых сил! Может быть, в самом деле из него в конце концов получится неплохой рабочий поэт. А с какой жадностью и легкостью он все схватывает! После стихосложения его больше всего интересует философия. Трудно, непонятно. Количество, качество, отрицание отрицания. Каждую категорию Фрунзе приходится объяснять да примерах из окружающей жизни.
— Вот, Паня, создадим в своем округе военно-техническую комиссию, привлечем в нее людей знающих, бывших служак, унтеров, солдат, да и среди казаков есть немало, кто согласится помочь, обучим дружинников по всем правилам военной науки — и перейдет тогда количество в качество. Будет у нас и военная организация для связи с солдатами.
Это было продолжение разговора, который несколько часов назад велся на партийной конференции. Фрунзе доказывал, что боевое дело — специальная отрасль работы, требующая специальных познаний, массы времени. Он проанализировал действия дружинников во время стачек. В этих действиях было много стихийного, идущего больше от лихости, удали, чем от истинного знания военных приемов. Вооруженные, но не обученные военному делу рабочие — еще не армия. Полиции, жандармам, казакам нужно противопоставить организованную силу. Подготовкой и обучением вооруженных рабочих и должны заниматься военно-технические комиссии, особые лица. В прошлом году, когда потерпела поражение общегородская экономическая забастовка, в которой участвовало восемь тысяч человек, Фрунзе написал листовку, где говорилось: «Рабочий класс должен учиться не только на победах своих, но и на поражениях. Если сражение неудачно, надо отступить». Но как сделать сражение удачным?
Военная область. Область новая, почти не исследованная в марксистской литературе. Еще в 1906 году Фрунзе по своему разумению разработал «Устав боевой дружины». Теперь, перечитывая устав, он только улыбался. «Устав написан охотником на крупную дичь, а не военным», — думал он. В горах Тянь-Шаня ему довелось охотиться на дикого осла — кулана. А здесь, в Шуе, в Иваново-Вознесенске, дело приходится иметь далеко не с ослами. Во Владимире, например, стоит 10-й гренадерский малороссийский полк. У гренадеров вышколенные прапорщики, поручики, капитаны, артиллерия. А рано или поздно с этой силой рабочим придется столкнуться. Рабочие должны уметь не только отстреливаться, но и переходить в наступление, выбирать направление главного удара. Могут ли рабочие победить, не овладев военным делом? Нужно обобщить уже имеющийся опыт милиции, опыт баррикадных боев и стачек, привести все в стройную систему.
И хотя на предстоящем партийном съезде речь будет идти об отношении к другим партиям, Фрунзе решил после разоблачения иваново-вознесенских меньшевиков, эсеров и кадетов выступить и по военному вопросу. Здесь самое уязвимое место…
Интересоваться теорией военного дела он начал еще с той поры, как прочитал «Анти-Дюринга» — «Теорию насилия». Он сделал для себя открытие: оказывается, не свободное творчество ума гениальных полководцев действует революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение солдатского материала. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивается тем, что они приспособляют способ ведения боя к новому оружию и к новым бойцам… Приспособляют — и только!
Он не на шутку увлекся сперва военной историей, а затем — военной наукой, военным делом вообще, не расставался с недавно вышедшей книгой «Опыт истории развития стратегии и тактики наемных и постоянных армий новых государств». Агапеев, Масловский, Богданович, Задделер, Астафьев, Нилус, Милютин, Леер, Михневич, Сахаров, Горемыкин, Дельбрюк — эти фамилии авторов по военному искусству, стратегии и тактике, а также понятия — неравномерное распределение сил по фронту, маневр, взаимодействие, массирование сил и средств на направлении главного удара — прочно вошли в мозг Фрунзе. Это как игра в шахматы. (А в свое время в Верненской гимназии Фрунзе был чемпионом по шахматам. Да и сейчас легко обставлял сильных игроков.) Он даже не удивлялся, что без особого труда ориентируется в области, казалось бы, для него совершенно неведомой. Ведь это нужно было для революции! Вот так же рабочий парень Павел Гусев изучал диалектику не только в силу своей любознательности, но главным образом потому, что так нужно для революционного дела.
Фрунзе пытался постичь практику военного дела, приобрести навыки аналитического мышления в данной области, ибо он не только из книг, но и из своего собственного опыта понял, что война — одна из форм проявления классовой борьбы. Война неразрывно связана с политикой.
Нет, он не мечтал о славе полководца, а просто хотел, разобравшись во всем сам, помочь иваново-вознесенским и шуйским рабочим, как помог им, написав не один десяток всякого рода программ и уставов: «Программа занятий в крестьянских кружках», «Устав сельских социал-демократических организаций», «Устав шуйской организации РСДРП», проект протеста иваново-вознесенских рабочих губернатору, тезисы об анархизме для пропагандистов, устав для профсоюзов. Уставы, уставы… Все еще только оформляется, и все нужно охватить, всему придать организационные формы. Он работал по восемнадцать — двадцать часов в сутки, так как не признавал экспромта даже в мельчайшем деле. В экспромт не верил. Его ум привык систематизировать факты, явления, находить им место в общем потоке событий. Во всяком случае, ему так казалось. Сперва он видел процесс в целом, а уж потом — частное, единичные факты, которые, в общем-то, и составляли ткань процесса. Что касается людей, то и здесь в нем развилась некая проницательность: он как бы схватывал характер человека в целом и уже потом мало придавал значения отклонениям от общей линии характера. Та среда, в которой он находился почти постоянно, не была однородной, идеальной в том смысле, в каком она представляется иному интеллигенту: революционная целеустремленность, чистота помыслов, благородство, солидарность. Все это, разумеется, было. Но среди рабочих встречались и пьяницы, и злостные хулиганы, и трусы, и предатели. Жизнь изобиловала большими и малыми трагедиями, вызванными нуждой, невежеством, скученностью, задерганностью от тяжелого физического труда. Но это была его среда. Его не могли смутить ни грубость, ни сквернословие, если он видел чистую сердцевину человека. Утонченность господ была куда страшнее грубости рабочего. Фрунзе с самого начала поразила страстная тяга рабочих к знаниям, и он всячески старался помочь им, просветить, создавал кружки самообразования, где им же подготовленные партийные товарищи из рабочих читали лекции.