Страница 55 из 121
Он слишком мало думал о себе, чтобы ставить какие бы то ни было вопросы о личном назначении. Да и может ли человек сознательно определить свое, какое-то особое назначение в жизни? Чаще всего диктуют обстоятельства, при которых прощупывается некая общая линия поведения. Назначение — это ведь не профессия. Вы можете идти наперекор обстоятельствам или подчиняться им. Общая линия поведения в конечном счете определяется сугубо общественным назначением человека, как некоего элемента единой системы, именуемой человеческим обществом. Своим творчеством — будь то хлебопашество, труд на заводе и в мастерской или же высшие сферы умственной деятельности — человек старается установить гармонию, понизить беспорядок. Это извечная борьба. С переменным успехом. Всеобщая гармония всегда была вещью довольно-таки относительной, расплывчатой. Иногда история напоминает морской канат. Начинается старая игра: кто кого перетянет. На одном конце сосредоточиваются все представители векового зла: реакция, темные силы; на другом — те, кому самим ходом времени предопределена конечная победа. Но иногда на противоположном конце груз бывает слишком велик, и кажется, что хаос начинает торжествовать.
Осознанно стремясь понизить этот беспорядок в обществе и в природе, мы занимаемся всем, что нам кажется самым важным для настоящего момента, а нечто подспудное, которое в силу обстоятельств может и не прорваться наружу, беспрестанно шевелится в нас, зовет в какие-то иные сферы. Но случается, выпадают на нашу долю и такие дела, когда человек внезапно как бы «узнаёт» себя.
Своим призванием Фрунзе, как и большинство его товарищей, считал партийную работу. Но партийная работа — понятие очень широкое.
Каким бы делом он ни занимался, он всегда руководствовался неким «критерием полезности» с проекцией его на будущее и даже на отдаленное будущее. Этот критерий распространялся на отдельный город, на губернию, на государство, на человечество в целом. Он считал, что бесполезных дел, бесполезных людей не должно быть, и умел заставить каждого включиться в общий процесс. Он был государственным деятелем крупного масштаба, хотя и не подозревал об этом. Он даже не искал специально, к чему приложить силы: дела сами приходили к нему.
Он был продуктом революции, рожденным ею и для нее. Ведь каждая эпоха порождает свой, особенный тип людей, предельно выражающих своим творчеством ее дух, ее устремления. Они живут среди нас, эти цветы истории, внешне они неотличимы от нас; разница лишь в том, что развороченная, взрытая бурями почва кажется нам не очень удобной для произрастания, а они расцветают на ней всеми цветами радуги. Это их глина, из которой они лепят будущее для всех. Но они не сверхчеловеки. Просто человечность нашла в них свои законченные формы. Они человечны талантливо — только и всего.
Если бы Фрунзе не сделал больше ничего, все равно его имя осталось бы навсегда вписанным в историю революционной борьбы Иваново-Вознесенского промышленного района и Белоруссии.
Ему тридцать два года. И у него в запасе всего каких-нибудь восемь лет жизни. Никто не знает об этом и не может знать. Мало, очень мало. Ведь главные дела, которые прославят его навсегда, еще впереди. Никто не догадывается, какие возможности заложены в этом невысоком, плотном человеке. Ему суждено испробовать себя почти во всех сферах общественной деятельности: и в административно-хозяйственной, и в экономической, и в военной, и в дипломатической, и в литературной, и в научной. И все это еще впереди.
Голодная Шуя. Домик на Соборной улице, где квартируют два представителя власти: председатель городской думы и уездной земской управы Фрунзе с женой и городской голова Игнатий Волков.
В комнате Фрунзе никакого убранства, если не считать воткнутого чьей-то рукой за зеркало пучка курчавых желтых, синих и зеленых перьев. Полка с книгами, несколько старых венских стульев, большой, накрытый кружевной скатертью стол. Лампа с молочным абажуром.
Софья Алексеевна штопает прохудившиеся носки мужа. Он в шлепанцах прохаживается из угла в угол.
— Ну вот, наконец мы и причалили, — говорит он. — Все, как в сказке: можно спокойно читать, можно спать, закрыв оба глаза. И даже имею возможность быть дома с женой, не опасаясь, что меня каждую минуту могут скрутить. Как говорят англичане: мой дом — моя крепость.
— Тебе в самом деле повезло, — отзывается она с веселой иронией. — Светишься изнутри, будто алебастровая лампа. Правда, возможность бывать дома ты используешь плохо. Кем тебя еще выбрали? Когда я работала в Лунинце, мы виделись все-таки чаще. Иногда мне кажется, что у тебя природная склонность взваливать все на себя: председатель Совета, председатель исполкома, председатель парткома, уездный комиссар юстиции и прочая, и прочая. Ну а если говорить о собственном доме, то никогда его у нас с тобой не будет: не умеем мы долго сидеть на месте. Собственный дом!.. Наверное, странное ощущение — иметь собственный дом? Мои родители никогда не имели своего дома. Чужие квартиры. И у нас всегда будут чужие квартиры. Мы ведь с тобой бродяжки.
Он прячет улыбку в усы.
— А ведь ссадили мы этого козла — уездного комиссара Невского! Догадываешься, кого назначили? Нет, нет, не меня. Станкевича. Начальника милиции тоже сместили. Скажи: можно ли опередить ход истории?
— Ты все можешь.
— То-то и оно. Не во мне дело. И не думай, что мой вопрос носит риторический характер. Возьмем наш район в целом. Кто в Советах? Большевики. Земские и городские самоуправления в наших руках. Двадцать тысяч солдат гарнизона на нашей стороне. Кто хозяин фабрик, складов, контор, телефонных станций? Стачечные комитеты. Фабриканта Калмазина посадили под замок, заведующего Терентьевской фабрикой уволили, заведующего суконной фабрикой накрыли мешком и вывезли на тачке за фабричные ворота. Постановление Иваново-Вознесенского Совета знаешь? «Считать отныне все Советы Владимирской губернии на положении открытой и беспощадной борьбы с Временным правительством!» Как это называется? Диктатура пролетариата, советская форма организации.
Михаил Васильевич не преувеличивал. Рабочие Петрограда, Москвы и других городов еще только готовились к последней схватке с Временным правительством. А здесь, во Владимирской губернии, сложилась ситуация, какой не было нигде: к середине сентября 1917 года вся власть оказалась в руках большевистских Советов. Без единого выстрела. Факт невиданный. Никто не знал, что они опередили историю почти на два месяца. Все ждали лозунга из Петрограда или из Москвы. Но лозунга все не было и не было. Министерство продовольствия Временного правительства на телеграмму Фрунзе выслать немедленно маршрутные поезда в голодающий Иваново-Вознесенский район не откликнулось.
Два дня назад на Ильинской площади Фрунзе устроил смотр революционных сил: вышли отряды Красной гвардии, полковые комитеты, возглавляемые большевиками, вывели из казарм почти все двадцать тысяч солдат с полной боевой выкладкой. Впереди рот шагали офицеры.
Все последние дни Михаил Васильевич находился в крайне возбужденном состоянии.
— Живем, как на острове, — говорил он Софье Алексеевне. — Что сейчас в Питере? Ну а если там восстание задержится на неопределенное время? Сколько мы сможем стоять? На окружной конференции во Владимире все высказались за немедленное выступление…
И если еще в пятом году здесь впервые появились Советы, то теперь они также впервые в истории взяли в руки всю полноту власти. Владимирская губерния существовала как самостоятельная советская республика. Фабрики продолжали действовать, и они будут действовать до тех пор, пока не иссякнут запасы хлопка. А дальше?.. Власть Советов здесь, без победы социалистической революции в Петрограде и Москве, не может долго удержаться. Нужно быть готовым и к тому, что придется оказать помощь войсками и отрядами Москве, Питеру…
Как будто не было долгих лет реакции, тюрьмы, ссылки — этого безвременья; разорванная лента единого исторического процесса соединилась; и Фрунзе чувствовал себя таким же молодым, как в пятом году. Было другое: теперь личная ответственность за все происходящее возросла во сто крат. Прежний опыт не пропал даром. И не только для него. Для всего рабочего края. Машинисты революции вернулись из тюрем и ссылок на свои места. Они были изначальными хозяевами положения и потому легко оттеснили от рабочих эсеров, меньшевиков, кадетов, анархистов.