Страница 22 из 121
Да, Столыпин берет реванш. Но надолго ли?.. Волю рабочего класса убить нельзя. В мире стало лучше хотя бы потому, что возврата к старому нет. Тот, кто познал упоение свободой хоть ненадолго, рабом быть не может. Ну а петля… Что ж. В большой борьбе всякое бывает. И умирать нужно учиться. Как сказал матрос Иннокентий Никитин: «Прощай, море!» Жизнь неповторима. Но если бы ее можно было повторить, все равно отдал бы ее борьбе, ибо только борьба наполняет жизнь смыслом…
Прошло семьдесят дней. Семьдесят дней жесточайшей пытки. Он стал сдавать. Щеки втянулись. В ушах беспрестанно звенело. Вид пищи вызывал тошноту. Их осталось в камере трое. Значит, скоро… И неожиданно подумал: «Скорее бы!..» Наваливалось безразличие, и оно было страшнее всего. Но он не хотел сдаваться. Он не имел права сдаваться. И его эластичная натура каждый раз брала верх. Те двое, балтийские матросы, успели к нему привязаться, и его постоянная бодрость, его железная пунктуальность — когда он после гимнастики усаживался за учебник английского языка — были для них духовной опорой. Под мягким, спокойным взглядом его серых глаз они стыдились расслабляться. Он был сейчас для них самым нужным, самым близким человеком на свете, так как воплощал в себе руководителя того дела, за которое они согласились сложить свои головы. Даже в смерти он был для них авторитетом.
Апрельская ночь. И пока смерть и жизнь под покровом темноты играют в шахматы, все трое приговоренных сидят, тесно прижавшись друг к другу, и прислушиваются к недоброй тишине. У них как бы выработалось особое чутье: они уже знают — сегодня за кем-то должны прийти. За кем?.. И когда во втором часу раздаются шаги в коридоре, они затаивают дыхание. Может быть, мимо? Но железная поступь конвойных все ближе.
— Стоп. Здесь!
Со скрежетом распахивается дверь. Надзиратель в камеру не заходит. Да и не за чем. Он вызывает:
— Фрунзе, в контору!
Он поднимается. Матросы виснут на руках. Но ему пора… Выходит в коридор и кричит так, чтобы слышали во всех камерах:
— Товарищи, прощайте! Я — Арсений. Меня ведут вешать!
И притихшая тюрьма взрывается:
— Прощай, Арсений! Смерть палачам!
Содрогаются от ударов двери. Гул голосов постепенно сливается, и вот уже во всех камерах поют. Торжественные слова перекатываются из одного конца коридора в другой, с этажа на этаж. Будто резонирует каждый кирпич огромной тюрьмы:
IPSO FACTO…
Фрунзе приговорили к смертной казни, выражаясь языком юриспруденции, «в силу самого факта». Но факты не были строго аргументированы, обвинителям не удалось создать плодотворную версию. А версия, как известно, в судебном исследовании выдвигается прежде всего по поводу главного факта: в данном, конкретном случае — виновность обвиняемого в покушении на убийство урядника Перлова.
Присяжный поверенный Овчинников, взявший на себя защиту Фрунзе, считался своего рода светилом в судебном мире, учеником известного гориста Глазера. Выиграв несколько очень трудных и запутанных дел, Овчинников стал высоко котироваться как адвокат. Еще до суда Фрунзе заявил, что своим защитником он избрал Овчинникова. Почему именно Овчинникова? В среде юристов у Фрунзе не было знакомых, Овчинникова он никогда в глаза не видел.
Дело объяснялось просто: во время следствия он через надзирателя Жукова наладил связь с партийными товарищами, оставшимися на свободе. Александр Котов, он же Матвей, один из руководителей Шуйской организации, и большевики Иваново-Вознесенска решили нанять Фрунзе и Гусеву самых опытных адвокатов. Котов выезжал в Москву, чтобы подготовить свидетелей, названных Фрунзе: доктора Иванова, который, разумеется, никогда не слышал о Фрунзе, фельдшерицу Моравицкую, больничную сестру Пителеву и студента Михайлова.
Меньше всего Котов мог ожидать, что на суд не будут вызваны ни свидетели, ни защитник. Это было настолько грубое нарушение уложения, что присяжный поверенный Овчинников пришел в ярость: его, ученика известного Глазера, игнорировал какой-то солдафон! Да есть ли, в таком случае, справедливость на свете? Зачем тогда было разыгрывать судебную комедию? Все было сделано, что называется, manu militari — «военной рукой».
Котов познакомил защитника с сестрой обвиняемого Людмилой Васильевной. Она была расстроена, но не растеряна. В этой женщине сразу давал себя знать несгибаемый характер. Пока Овчинников гадал да прикидывал, какой шаг предпринять, она решила все одной фразой:
— Нужно добиться аудиенции у командующего войсками Московского военного округа!
И они вдвоем отправились в Москву. Командующий принял любезно. Когда Овчинников рассказал о нарушениях, допущенных генерал-майором Милковым, командующий возмутился.
— Я сам познакомлюсь с делом вашего брата, — сказал он Людмиле Васильевне. — Не сомневаюсь, что Главный военный суд отменит приговор.
Возмущение командующего было искренним. Суть происходящего в общих чертах была ему известна: вот уже свыше года готовился процесс над руководителями Иваново-Вознесенского союза РСДРП. По замыслу Столыпина, процесс должен стать показательным. Фрунзе, как наиболее активному деятелю союза, отводилась особая роль на суде. Хорошо подобранные обвинители должны изобличить в подрывной деятельности, направленной против правительства и царя, тридцать семь большевиков. Такой процесс послужит предостережением другим, деморализует так называемое общественное мнение. И вдруг является услужливый дурак в лице генерал-майора Милкова и через голову командующего устраивает суд, попирая элементарные правила судопроизводства. После чего, разумеется, газетчики и общественные деятели поднимут голос в защиту невинно осужденных Фрунзе и Гусева, а главный процесс будет выглядеть фарсом. Газетчики станут кричать: «Все подстроено! Ваша объективность нам известна! Суд без защитников и свидетелей!» И вот такой Милков своей глупостью почти уже погубил тонко задуманное дело.
Командующий вызвал Милкова. В выражениях не стеснялся. Генерал-майор стоял навытяжку, вздрагивал от каждого слова командующего, как от удара по лицу.
— Вы проявили усердие не по разуму. На первый случай вам будет объявлен выговор в приказе. Вы сорвали процесс, черт бы вас побрал!
В спешном порядке Главный военный суд вынужден был пересматривать дело Фрунзе и Гусева. Результат был предрешен командующим: смертный приговор отменить. Имя Фрунзе должно фигурировать на процессе, так как Фрунзе и есть главный руководитель Иваново-Вознесенского союза РСДРП, ставившего своей целью ниспровержение существующего строя путем вооруженного восстания всего народа совместно с армией. Фрунзе в течение ряда лет возглавлял огромную организацию, действия которой на процессе можно характеризовать как массовый террор против фабрикантов и властей. Он организовывал тайные типографии и союзы, распространял запрещенную литературу, захватил типографию Лимонова, угрожал при аресте исправнику Лаврову всеобщим выступлением дружинников. После окончания процесса следует возобновить дело о покушении на убийство урядника Перлова и, строжайшим образом соблюдая все формальности, приговорить Фрунзе к смертной казни.
Таков был замысел командующего Московским военным округом. Присяжный поверенный Овчинников не знал подоплеки дела и потому был крайне обрадован, когда в двенадцать часов ночи получил телеграмму на свое имя из канцелярии Главного военного суда:
«Смертная казнь отменяется! Дело будет передано на новое рассмотрение».
Среди ночи Овчинников ворвался в тюрьму. Он боялся опоздать, так как палачи могли поторопиться с приведением прежнего приговора в исполнение.
— Немедленно вызвать Фрунзе ко мне! Смертный приговор отменен.
Помощник начальника тюрьмы поручик Синайский выслушал Овчинникова невозмутимо. Он недолюбливал адвокатов. Вечно они суют свой нос, куда им не следовало бы его совать! Надо проучить адвокатишку, поставить его на место. Облизнув сухие красные губы, Синайский произнес скучным голосом: