Страница 3 из 30
Когда папанинцы с триумфом проезжали в марте 1938 года по Невскому, мы, курсанты училища, стояли как бы в почетном карауле и в то же время сдерживали напор публики. Машины пробивались сквозь плотный заряд листовок, падавших с неба. Открытая машина с Папаниным и его красивой женой Галиной Кирилловной медленно шла вдоль строя, всего в нескольких шагах от нас, и я мог хорошо их рассмотреть…
Прошла целая вечность с тех пор, и теперь мы с фотографом мчались в студию имени Грекова навстречу с Папаниным. В студии Иван Дмитриевич, оказывается, был частым гостем. Особенно когда восстанавливали знаменитую Севастопольскую панораму. На этот раз его пригласили взглянуть на макет панорамы «Штурм Сапун-горы».
Папанин был в адмиральском мундире с двумя звездами Героя Советского Союза. Голова и усики совсем белые, несколько грузная фигура и чарующий говорок: «Браточки…»
Когда осмотр панорамы закончился, пили традиционный чай за общим столом. Мы с фотографом делали свое журналистское дело: он фотографировал, я записывал.
Тут-то я и услышал от Ивана Дмитриевича имя Мокроусова. Оказывается, о нем написано в «Истории гражданской войны», даже Шолохов в «Тихом Доне» упоминает мокроусовцев. Сам же Мокроусов встречался с Фрунзе, воевал в Испании, прославился в Отечественную…
То ли я невнимательно читал «Тихий Дон», то ли плохо слушал в академии лекции по истории гражданской войны, но Мокроусов с его подвигами начисто выпал из памяти.
Вскоре я получил задание главного редактора журнала написать очерк о герое гражданской войны для праздничного номера. Я почему-то сразу подумал об этом самом неведомом мне Мокроусове: был моряком, участник революционных событий в Петрограде, видел Ленина, прошел огни и воды… То, что требуется. Живет в Симферополе, заеду по дороге в Коктебель. Перед поездкой в Симферополь я встретил у нас в редакции генерала армии, дважды Героя Советского Союза Батова. Оказавшись в Москве, он решил навестить своего товарища по Крыму Павла Ильича Мусьякова, нашего главного редактора. Павел Ильич и Павел Иванович, как водится в подобных случаях, стали вспоминать события сорок первого. Так как разговор вскоре сделался общим, я осмелился спросить генерала Батова, не доводилось ли ему тогда встречаться с Мокроусовым, к которому я собираюсь поехать?
— Еще бы! — воскликнул он. — Воевали с ним рука об руку весь сорок первый. Тут приключилась такая история: меня назначили командующим сухопутными войсками Крыма и одновременно командиром девятого корпуса. Прибыл из Закавказья в Симферополь, сижу в кабинете, уточняю обстановку. Вдруг в кабинет врывается энергичная блондинка, на вид ей лет этак тридцать пять, и заявляет: «Я жена Мокроусова. Вы ведь знаете моего мужа?» — «Это тот Мокроусов, знаменитый партизан двадцатых годов? Я не имел счастья знать этого героя, но наслышан о нем». — «Все-таки, генерал, вы его знаете, он мне говорил, что встречал вас в Испании. Вас там звали Фрицем Пабло, правда?» — «Батюшки мои, а его-то как там называли?» — «Савин». — «Вот теперь знаю, и даже хорошо знаю, вашего мужа, славного военного советника Арагонского фронта. Где же он?» — «Взял свой вещевой мешок и пошел в Первомайск на призывной пункт… А я подумала, что, может быть, Алексей будет здесь нужнее». Через несколько дней я уже обнимал Алексея. Бывший комбриг был назначен моим заместителем по формированию тылового ополчения.
Рассказ генерала Батова возбудил во мне еще больший интерес к Мокроусову.
…И вот я иду по белым от зноя и пыли улицам Симферополя, где до этого бывал не раз и не подозревал, что именно здесь живет Мокроусов. Я испытывал понятное волнение.
Почему, размышлял я, шагая к дому Мокроусова, «былины речистые» ведут рассказ о Буденном, о Чапаеве, о Каховке, о матросе Железнякове и почему имя Мокроусова мало кому известно? Ведь в двух войнах — гражданской и Отечественной — он руководил партизанским движением обширного края, был свободен в выборе решений и блестяще оба раза справлялся с заданием… Судя по рассказам и документам, он личность незаурядная, самобытная, с твердым характером! Даже битый «черный барон» Врангель и битый гитлеровский фельдмаршал Манштейн в своих мемуарах с невольным уважением говорят о Мокроусове.
Мне думалось, что я первый «открою» Мокроусова для литературы. Уже позже у Паустовского в повести я нашел следующие строчки: «У Каркенитского залива проходил с армией Фрунзе. Здесь красные части брали Перекоп, а партизанские отряды легендарного Мокроусова захватили Судак…» Легендарного… Он уже был легендарным, когда я шел к нему.
…Мокроусов оказался именно таким, каким я его представлял: угловатым, неразговорчивым, замкнутым в себе. Ему было за семьдесят. Среднего роста, сутулый, прихрамывающий на правую ногу, волнистые пряди седых волос, крошечные усики, в легком белом костюме. Был по-военному подтянут — никакого намека на старческую одутловатость. Я не предупредил о своем приезде ни письмом, ни телеграммой, и мой визит явился для него конечно же неожиданностью. Возможно, неприятной.
Когда сказал, зачем прибыл, то ощутил непробиваемую твердость взгляда еще сохранивших черный блеск прищуренных глаз. Губы узкие, строго поджатые. По опыту знал: с таким трудно взять задушевную ноту. Пожилая, но сохранившая яркую красоту женщина в легком пестреньком платьице подала чай.
— Моя дружина Ольга Александровна! — представил он.
Дружина… Какое задушевное слово!.. Не просто — жена, а друг… дружина…
Он стал расспрашивать, в каких местах мне приходилось служить. Когда назвал Сибирь, Монголию и сказал, что закончил войну в Маньчжурии, а потом было еще много всякого, он слегка оживился.
— Знакомые места. И в Харбине бывал. В семнадцатом. А в Монголии уже после гражданской. Работал в торгпредстве. Разъезжал по аймакам, забирался с ученым Андреем Симуковым в самые глухие худоны. На куланов да дзеренов охотились. Ольге Александровне Монголия очень даже пришлась по душе. Сайн байнуу нохор?..
— Сайн байна, — отвечал я.
Он не улыбнулся. Лицо по-прежнему оставалось замкнутым.
Когда Ольга Александровна вышла по хозяйским делам, спросил в упор:
— Так чего вы хотите от меня конкретно?
Я пожал плечами:
— А кто его знает? Захотелось взглянуть на Мокроусова. Каждый год бываю в Крыму, а Мокроусова не видел. За то и получил нахлобучку от Ивана Дмитриевича: да какой же ты, говорит, военный журналист, если не знаком лично с Мокроусовым? Поезжай немедленно и писульку от меня передай…
Лицо его разомкнулось, подобрело.
— За что спасибо так спасибо! Мы ведь изредка перебрасываемся посланиями. Как две дружественные державы. Первое время Иван Дмитриевич меня в полярники перетягивал: дескать, прекраснее той Арктики ничего на свете нет! — бомбардировал письмами.
— Перетянул?
— Перетянул. Иван в ту пору на мысе Челюскин зимовал, а я на собачках бороздил по Колыме да по просторам Северо-Восточной Сибири. И знаете — втянулся, полюбил и пятидесятиградусные морозы, и тундру с ее болотами и кочкарником, гольцы, лиственницы, кедровые стланики. Однажды пробились через хребет и вышли к океану… Мы разведывали места для будущих аэродромов. Работал в управлении Главсевморпути. Ну, когда началось в Испании — не утерпел, подал рапорт. Я в Испании воюю, а Иван на льдине плывет — одним словом, оба на фронте.
Воспоминания — все равно что сон, а во сне видишь себя всегда только молодым, полным сил… Он рассказывал не столько о себе, сколько о давних событиях, о людях, с которыми приходилось встречаться. Я сидел не шевелясь, записывать за ним было бы большой бестактностью: мы просто разговаривали, вспоминали каждый свое.
Рассказывал он, нужно признать, скупо, «пунктирно», перескакивая с одного события на другое. Или вдруг надолго замолкал, словно забыв о моем присутствии.
…Встреча писателя с героем своей будущей книги — событие важное. Но не следует преувеличивать его роль. При такой встрече, или встречах, происходит в общем-то интуитивное постижение личности. Гораздо большее значение имеет медленное постижение характера замечательного человека, его натуры. Этот процесс почти невозможно объяснить. Он понятен скорее артисту, вживающемуся в роль.