Страница 87 из 90
Как видно из найденного у нее письма на русском языке, перевод которого прилагается, Будберг находится в связи с издательством «Эпоха», «Петербург— Берлин, Мартин-Лютер-штр., 13. В этом письме речь идет об издании русского журнала под редакцией Максима Горького, В.Ф. Федорова и В.В. Шкловского, секретарем журнала должна быть Будберг. Никаких других материалов, которые могли бы давать основание предполагать, что Будберг занимается шпионской деятельностью, не найдено. Допросом Будберг подтверждаются сделанные ее мужем сообщения. По ее сообщениям, она познакомилась с англичанином Хиксом 15-го года в Петербурге, где он прикомандирован к английской военной миссии, как полковник.
В 17–18 гг. она работала (?) в английском коммерческом Обществе во главе с Личем. В 18–19 году она часто преследовалась большевиками, неоднократно была арестована без указания причин, а затем благодаря русскому писателю Максиму Горькому выпущена на свободу. С 1920 г. она принадлежит к литературному Обществу, образовавшемуся вокруг Горького. Она считается секретарем Максима Горького, проживающего в «Новой санатории» в Саарове. Горький оплачивает также расходы по ее проживанию в санатории. Для того чтобы не казаться неблагодарной, она сочла необходимым оставить своего супруга в Берлине, т. к. в Саарове он не мог бы принести никакой пользы. До тех пор пока ее муж не имеет никакого занятия, она вынуждена зарабатывать деньги для себя и своих детей. Она намеревается до марта с. г. остаться в Саарове, так как до тех пор она будет занята литературной работой. Она послала свой паспорт в Берлин своему мужу для того, чтобы он выяснил, нужно ли ей заявиться в соответствующем участке».
Видимо, достаточно документов. Я приношу извинения за стилистику и всяческие нелепости в их переводе. Но мне захотелось донести до читателей эти бумаги в их подлинном виде. Как видите, даже очень дотошные немцы не смогли уличить нашу Муру в международном шпионаже. Все-таки в конечном итоге они пришли к выводу, что самое вероятное из всех невероятных предположений на ее счет заключается в том, что она была агентом ЧК. Сие не отрицаем и мы. Только слово «агент» слишком высоко для определения секретной деятельности Марии Игнатьевны. Она была осведомителем у чекистов, или, попросту говоря, стукачкой. А стучала она в основном на своего «любимого Алешу» — «великого пролетарского писателя» Горького.
В редакцию газеты «Известия», вернее в ее информационный отдел, я пришел в марте 1962 года. Руководство Первого главного управления КГБ, то бишь внешней разведки, приняло решение, что в Италию мне ехать лучше не под «крышей» заместителя торгпреда, как это предполагалось ранее, а собственным корреспондентом газеты. Договоренность с Алексеем Аджубеем — главным редактором газеты — была достигнута. Я никогда не скрывал и сейчас повторяю еще раз, что журналистом меня сделала советская внешняя разведка. Но это так, к слову. А тогда в иностранном отделе «Известий» меня приняли недружелюбно, если не сказать враждебно. Об этом, кстати, поведал мне редактор иностранного отдела Михаил Александрович Цейтлин. Поначалу он тоже ко мне относился строго и довольно брезгливо. Но ведь недаром еще в разведшколе прозвали меня Кисой за незлобивость и ласковость характера. Подобрели ко мне коллеги-журналисты, подобрел и Михаил Александрович.
А потом началась работа в Италии. Трижды побывал у меня в гостях Алексей Иванович Аджубей, дважды Михаил Александрович Цейтлин. Короче говоря, вернувшись в «Известия», я стал совсем «своим», и отношение ко мне в течение всех последующих лет было более чем хорошим. А всего проработал я в газете без малого три десятка лет — тоже своего рода рекорд для разведчика. Крепкая и незыблемая дружба, даже более чем дружба, продолжалась у меня с Михаилом Александровичем. Был он в течение многих лет «непотопляемым» редактором иностранного отдела «Известий», затем главным редактором воскресного приложения газеты «Неделя» и потом ее обозревателем. Трудился Цейтлин до последнего часа своего и умер в преклонном возрасте 16 сентября 1982 года, оставив на рабочем столе только что законченную статью, которую писал по заданию редакции…
Я не раз посещал своего учителя в его уютной квартирке в высотном доме на Кутузовском проспекте, где до сих пор находится гостиница «Украина». У дяди Миши, как я его любовно называл, было очень много друзей, с которыми познакомил он и меня. Среди них были Сергей Герасимов и Тамара Макарова, проживавшие в той же высотке, Аркадий Райкин, Мария Миронова со своим мужем Менакером и сыном Андреем, который был тогда совсем молодым, немногословным и очень скромным. Михаил Александрович гордился мною. «Наш собственный корреспондент в Италии», — говорил он, представляя меня. Обо мне уже слыхали, читали мои итальянские репортажи и даже хвалили за «хороший слог». Когда 30 декабря 1980 года меня назначили заместителем главного редактора «Недели», дядя Миша поздравил меня по телефону. Он тогда болел, и в первые дни января нового года я заехал навестить его. Поговорили о том о сем. Он уже знал, что я ушел из внешней разведки. «Ну и правильно, — сказал он. — Ты хороший журналист, нечего попусту годы тратить и рисковать жизнью незнамо за что. Ты еще, Леня, не родился, а я начал заниматься журналистикой, и не где-нибудь, а в далеком городе Чите. Это было в 1923 году. Мало кто, например, знает, что я был одним из помощников самого доверенного лица Горького, его литературного секретаря и управделами одновременно Крючкова. Когда в 1938 году, после известного процесса над членами правотроцкистского блока, виновными, помимо всего прочего, якобы и в смерти Алексея Максимовича, к высшей мере наказания были приговорены и бывший глава НКВД Ягода, и Крючков, и еще шестнадцать человек, я каждую ночь ждал звонка в свою дверь. Это было самое страшное — ждать. Но меня не тронули, не знаю почему. Кстати, пощадили только профессора Плетнева, который лечил Горького. Ему дали двадцать пять лет лагерей…»
И вот тут я рассказал ему о своих итальянских исследованиях в отношении Муры и ее причастности к смерти «великого пролетарского писателя». Михаил Александрович внимательно посмотрел на меня. «Ты очень близок к истине, Леня. Я тебе расскажу одну историю, но пересказывать ее ты будешь только после моей смерти. Согласен?» — «Согласен». — «Тогда слушай, вернее, сначала я тебе кое-что прочитаю». Михаил Александрович встал с кровати, подошел к книжному шкафу и взял оттуда какую-то папку. Потом сел в кресло, пошелестел страницами, вытащил одну. «Вот выдержка из последнего слова моего шефа Крючкова на том процессе: «Давая мне поручение убить Максима Пешкова (то есть сына Горького. — Л,К.), Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его, Ягоды, участии. Принимая это поручение, я стал участником контрреволюционной организации правых… В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима я останусь единственно близким человеком Горькому, человеком, к которому перейдет впоследствии большое литературное наследство… Я искренне раскаиваюсь, я переживаю чувство горячего стыда, особенно здесь, на суде, когда я узнал и понял всю контрреволюционную гнусность правотроцкистской банды, в которой я был наемным убийцей…» Дядя Миша сделал паузу, порылся в папке и достал какую-то вырезку. «Это откровение некоей зековки Герланд, которая работала санитаркой в воркутинском ГУЛАГе вместе с профессором Плетневым, лечившим Горького. Профессор якобы рассказал ей о том, что Алексей Максимович был отравлен по приказу Сталина, подаренными им своему «любимому» писателю конфетами. Вот слушай некоторые выдержки из исповеди Плетнева: «Мы лечили Горького от болезни сердца, но он страдал не столько физически, сколько морально. Ему в Советском Союзе уже нечем было дышать. Однако сил для большого протеста у него уже не было… Но недоверчивый деспот в Кремле больше всего боялся открытого выступления знаменитого писателя против его режима. И как всегда, он в нужный момент придумал наиболее действенное средство. На этот раз этим средством явилась бонбоньерка с конфетами. Я и сейчас ее еще хорошо помню. Она стояла на ночном столике у кровати Горького, который любил угощать своих посетителей. На этот раз он щедро одарил конфетами двух санитаров, которые при нем работали, и сам съел несколько конфет. Через час у всех троих начались мучительные желудочные боли, еще через час наступила смерть. Было немедленно произведено вскрытие. Результат? Он соответствовал нашим самым худшим опасениям. Все трое умерли от яда…»