Страница 71 из 90
Его приятель в качестве собкора «Известий» оккупировал Испанию, но опять-таки не преуспел как журналист. Тоскливые репортажи о сплошных политических кризисах в стране Сервантеса очень скоро набили оскомину. Корпункт закрыли. «Испанец» не обладал коммерческими талантами своего приятеля и посему стал иждивенцем у своей супруги, которая преподает вроде бы до сих пор русский язык в Мадридском университете, зарабатывая на хлеб насущный.
Нет, не по злобности характера написал я об этих недоучках от журналистики, а для того, чтобы упредить молодых газетных боссов от ошибок в подборе кадров. Журналист должен обладать талантом не в интригах, а в творчестве. Журналист, как и разведчик, должен быть честен перед собой и перед народом, из которого вышел. Иначе надо идти в торговлю или в сутенеры. Конечно, друг в истинном понимании этого слова — явление довольно редкое. Мой наставник из разведшколы, царство ему небесное, поучал меня:
— Леня, друзей в жизни почти не бывает. Поэтому не верь никому, кроме самого себя. А себе — только по воскресеньям. Тебя когда-нибудь да предадут те, кого ты считал по наивности друзьями. И помни: нет врага опаснее, чем бывший друг.
Владимир Даль посвятил слову «друг» аж целых две колонки, но мне запомнились больше всего такие слова: «Не бойся врага умного, бойся друга глупого». И еще: «На друга надеяться — самому пропадать». Вот так-то. Потом и мне на закате жизни стало ближе слово «приятель» или «хороший приятель». Друзьями я старался не называть ни старых, ни новых знакомых. Почему? Потому что недругов немало было.
Впрочем, бывали и исключения. Когда меня назначили заместителем главного редактора «Недели», отделом репортажа, новостей и спорта руководил Эдуард Моисеевич Церковер, очень талантливый журналист. Поначалу он возненавидел меня, всячески противился моему назначению на руководящую должность и тем нововведениям, которые я пытался привнести. Но когда я несколько раз вытащил Эдика из больших неприятностей, в кои он попадал по пьяни и по глупости, тот возлюбил меня до конца дней своих и даже посвятил такие вот стихи:
У Эдуарда не складывалась семейная жизнь. Он то расходился, то сходился со своей женой, которая никак не могла родить ему детей. Не потому, что не хотела, а просто не могла по разным чисто женским причинам. А он очень любил детей. Когда у нас с Натальей (моей второй женой) родилась Машка, он написал:
Я встретил Эдуарда, когда вернулся из Югославии, а наша «Неделя» развалилась. Он работал в каком-то другом издании. Встретились на улице около станции метро «Новослободская». Обнялись, расцеловались. Эдик выглядел усталым и очень расстроенным.
— Эд, что с тобой?
— У меня вчера сдохла собака. Теперь очередь за мной.
— Да брось бы! Давай встретимся через недельку. Я вот утрясу свои дела после приезда.
— Давай. Позвони мне. Вот телефон.
Но через неделю позвонил наш общий знакомый:
— Леня, вчера умер от инфаркта Эдик Церковер…
У итальянцев есть странное словосочетание: «Мио каро немико», то есть «мой дорогой недруг». Нет, он не был моим недругом, мой дорогой Эдуард. Царство ему небесное. В тот день я плакал, хотя плачу очень-очень редко.
Встретился мне в жизни и другой нестандартный человек, который оставил в моей судьбе незабываемый штрих.
Так вот был у меня среди разномастных знакомцев в «Известиях» один очень хороший приятель, который не имел прямого отношения к пишущей братии. Когда я пришел в «Известия», он занимал пост заместителя директора издательства газеты по хозяйственной части. В ведении Владимира Ивановича Десятникова находились и все известинские корпункты, а поскольку я уже был кандидатом на поездку в Италию, мы познакомились. И сразу же понравились друг другу.
Мы с ним стали как двоюродные братья. Даже отдыхали иногда вместе.
В свой предпоследний отпуск — а это был уже второй, «полушпионский» этап моей работы в Италии — я приехал в октябре один: жена осталась на боевом посту в корпункте в Риме вместе с младшей дочерью Ириной. На Белорусском вокзале меня встречал Во-лодька, приехавший на известинской «Волге». Обнялись, расцеловались. Приятель внимательно посмотрел на два моих пижонских чемодана из настоящей кожи.
— А я тебе костюм привез, Володя. Вроде бы как будущий новогодний подарок.
— А я тебе путевку в Гагры приготовил. Вернее, нам двоим. Там сейчас тепло и иногда купаться можно. Поедем?
— Конечно. А когда?
— Послезавтра.
…Гагры. Санаторий перворазрядный. У нас двухместный люкс с двумя сортирами, двумя спальнями и гостиной. Приехав и распаковавшись, мы пошли прогуляться по берегу моря, несмотря на то что погода не располагала к совершению моциона. Моросил мелкий дождь. Волны лениво лизали безлюдный пляж, перекатывая гальку с места на место. Над морем, как вата, нависли серые облака, не оставив ни одного голубого просвета. У Володи вдруг начался приступ моральной самокритики.
— Кругом одна дрянь, понимаешь? Только деньги. Никакой искренности, никакого понимания. Что за век такой?! Поневоле сам сволочью становишься. Так и хочется плюнуть себе в душу.
— Ну чего ты, Володька, разнервничался. Не все так плохо, кроме погоды. Да и тучи скоро уйдут. Знаешь, что было написано на перстне у царя Давида?
— Не знаю я никакого Давида.
— Нет, ты послушай. На перстне было начертано: «Все проходит. Пройдет и это». Жизнь ведь не стоит на месте. Все меняется. Ведь мы же с тобой дружим? Уже хорошо. А потом обязательно встретятся еще в жизни прекрасные, интересные люди, и, может быть, чистая любовь такой же чистой, незапятнанной нынешним развратом прекрасной девушки.
Мой страстный монолог, в который я сам не особенно-то верил, произвел впечатление на приятеля. Он даже остановился, положил мне руку на плечо и грустно произнес:
— Была и у меня чистая любовь, но в самый последний момент сбежала.
— То есть как сбежала?
— Можно сказать, из-под венца. Хочешь, расскажу?
1
Сладкое ничегонеделание. (Примеч. авт.)