Страница 56 из 90
— Хавиер Айеста. На каком языке, сеньор, предпочитаете говорить?
— На итальянском. Простите, как вас называть — падре или сеньор?
— Сеньор. Я — архитектор по специальности и пока не собираюсь бросать свою профессию.
Сеньор Айеста с удовольствием изъявил согласие рассказать советскому журналисту о том, что такое «Опус деи». Голос сеньора звучал негромко и убеждающе.
— «Опус деи» — это сугубо религиозная организация, где священников очень немного, что-то около пяти процентов. Каков социальный состав? В основном рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенция. Свои идеи организация пропагандирует через благотворительные организации, церковные школы, ремесленные училища для рабочих и крестьян, студенческие кружки, через некоторые университеты, различные культурные центры, дома духовного уединения и так далее. Много внимания уделяется молодежи. «Опус деи» вообще организация молодая. Средний возраст ее членов не превышает 45 лет. Какая программа? Никакой программы. Только свобода и равенство для всех, стремящихся быть ближе к Богу, их духовное совершенствование.
— А может ли атеист быть членом «Опус деи»?
— Членом — нет, но симпатизирующим — да.
— А не может ли «Опус деи» превратиться в политическую партию типа Христианско-демократической партии в Италии?
Мне показалось, что мой собеседник даже немного растерялся.
— Ни в коем случае! У нас сугубо религиозная организация, не имеющая никакого отношения к политической борьбе. Человек, начинающий заниматься политикой внутри «Опус деи», автоматически исключается из ее членов.
— А политическая борьба вне организации?
— Это личное дело каждого. «Опус деи» в это не вмешивается.
Иногда задают вопрос, как мог каудильо допустить к власти «Опус деи», являющуюся антиподом фаланги? Отвечая на этот вопрос, французский журнал «Пари матч» писал: «Вероятно, каудильо считал «Опус деи» сообществом деятелей, способных американизировать Испанию и «реабилитировать» франкизм. Это «белое масонство», состоящее в основном из технократов, кажется созданным для того, чтобы организовать в Испании общество потребления. По сравнению с фалангой, которая была обременительным прошлым, «Опус деи» показалось многообещающим будущим…»
С монсеньором Хавиером Айестой мы расстались по-дружески тепло. Раза три во время беседы он вдалбливал мне один и тот же тезис, явно нацеленный для передачи московским верхам: «Если в Испании к власти придут коммунисты, то «Опус деи» не будет против воли Господней и обязательно наладит деловые отношения с ними». Кстати, этот тезис очень понравился товарищу Пономареву, когда я докладывал о результатах своего визита в Испанию. А Хавиер Айеста в течение нескольких лет присылал в Москву поздравительные открытки к Рождеству Христову. Тоже приятно.
А тогда после трехчасовой беседы с монсеньором я уединился в своем номере на седьмом этаже, чтобы передохнуть, привести свои мысли в порядок и кое-что записать своим русско-итальянским шифром в блокноте, который всегда носил во внутреннем кармане пиджака. Но блаженство длилось не долго. Меня ждал четвертый сюрприз. Раздался телефонный звонок. Я снял трубку.
Чей-то незнакомый мужской голос прохрипел на ломаном итальянском языке:
— Синьор Колосов? С вами говорит Отто Скорцени. Я нахожусь в вестибюле гостиницы. Разрешите подняться в ваш номер? Мне хотелось бы побеседовать с вами кое о чем.
Времени для раздумий не оставалось. И решил я рискнуть, хотя это был смертельный риск.
— Поднимайтесь. Я жду вас, синьор Скорцени.
А теперь некоторое отступление. В беседе на Старой площади товарищ Пономарев особо предостерег меня от контактов с официальным окружением Франко и от встреч со скомпрометировавшими себя в международном масштабе личностями, которые, возможно, захотят установить контакт с представителем правительственной газеты. «Необдуманными встречами вы, товарищ Колосов, — сказал заведующий Международным отделом ЦК КПСС, — можете нанести ощутимый ущерб стране, которую представляете, и себе лично, как журналисту, естественно. Понимаете, о чем идет речь? Поэтому будьте предельно осторожны».
Конечно же я — авантюрист. Вернувшись в Москву и докладывая товарищу Пономареву о результатах «испанской миссии», мне ничего не оставалось, как рассказать правду, но не всю.
— Товарищ Пономарев, мне прислали официальное приглашение на прием для иностранных журналистов, который устроил Франко.
— Ну и что, товарищ Колосов?
— В очень элегантной форме, при помощи испанских друзей, мне удалось не попасть на это мероприятие.
— Прекрасно.
— Ко мне на беседу напрашивался небезызвестный военный преступник Отто Скорцени, скрывающийся в Испании.
— Ну и что, товарищ Колосов?
— В категорической форме я отказал ему во встрече.
— Вы абсолютно правильно поняли свою миссию. Скорцени должен предстать перед судом. Ему нет прощения, и для него еще будет «персональный» Нюрнберг. Вы поступили, как и надобно поступать коммунисту.
Соврал товарищу Пономареву? Соврал. А что было делать? Через год после моей командировки в Испанию отправился писатель Юлиан Семенов — мой хороший приятель, между прочим. Его крамольные статьи я публиковал в «Неделе», когда занимал пост заместителя главного редактора еженедельника. Вернувшись в Москву, Юлиан позвонил мне:
— Ленька, привет! У меня для тебя сенсация!
— С приездом, Юлик. Что-нибудь надо опубликовать?
— Да, но про это потом. Я встречался с Отто Скорцени, представляешь!
— Представляю… — Мне сразу же стало почему-то грустно и тревожно на душе.
— Так тебе от него горячий нацистский привет. Что ж это ты, собачий сын, скрыл свою встречу со Скор-цени и ничего не напечатал? Ведь это же сенсация!!!
— Юлиан, слушай меня внимательно. — Я начал говорить в телефонную трубку очень медленно и жестко. — Отто Скорцени действительно набивался на встречу со мной, но я ему отказал, понимаешь?! Отказал в самой категоричной форме.
— Но он мне рассказывал, что вы с ним. ухлопали чуть ли не целую бутылку виски и что ты очень милый парень.
— Ты что, глухой, что ли, товарищ Семенов?! Мало ли что может выдумать фашист для своей рекламы. Я уже доложил заведующему Международным отделом ЦК, что меня хотели спровоцировать на беседу с нацистским преступником, но я уклонился от нее, понимаешь? Мои действия были одобрены товарищем со Старой площади.
Наступила долгая пауза. Потом Юлиан Семенов вздохнул в трубку и тусклым голосом произнес:
— Ну не было, так не было. Только вот я одному товарищу рассказал о твоей эпопее. Но я с ним переговорю. До встречи, Леня.
Встреча не состоялась. Юлиан куда-то уехал в командировку. Своего интервью со Скорцени для опубликования в «Неделе», где мне была отдана в безраздельное господство вся контрпропагандистско-шпионская тематика, он так и не предложил. А вот один ответственный товарищ из органов в дружеских беседах все допытывался: было или не было? «Ну что ты пристаешь ко мне, — отвечал я каждый раз одинаково. — Прямо как царь Менелай из «Прекрасной Елены», который все никак не мог успокоиться: взошел или не взошел на прекрасную Елену его соперник Парис. Ну, скажем так: взошел, но не поимел». Отстал мой прилипчивый коллега из органов. Помер он, а то бы разочаровал я его сейчас.
…Вошел в мой номер «Виктории» здоровенный, весьма пожилой и обрюзгший малый. На лице глубокий шрам, который рассекал левую половину щеки от уха до подбородка.
— Буонджорно. Отто Скорцени. — Он протянул руку.
— Леонид Колосов. Буонджорно, синьор Скорцени. — Я пожал протянутую руку. — Садитесь, прошу вас.
— Благодарю. Я бы хотел побеседовать с вами. Мне известно, что вы несколько лет работали в Италии корреспондентом «Известий».
— Совершенно верно.
— Я люблю Италию.
— Я тоже люблю Италию.
— А вас заинтересовал бы рассказ о том, как я освобождал Бенито Муссолини?
— Мне кое-что известно об этой операции от самих итальянцев, но от вас было бы услышать вдвойне интереснее. Все же из первых уст. Кстати, хотите выпить?