Мираж

— Я все это учту, господин Инмэн. — Хьюджел пристально смотрел в глаза своему начальнику и начинал осознавать, насколько он мыслит умнее и тоньше Кейси.

«Из него бы вышел прекрасный делец, — с завистью подумал дилетант-разведчик. — Он бы переплюнул меня в бизнесе, это так же точно, как и то, что я никогда не стану аналитиком ЦРУ его уровня…»

— В ЦРУ вы рискуете не состоянием, как на бирже, — будто читая его мысли, откликнулся Инмэн.

— Конечно, ведь речь идет о политике, нашей политике…

— Вы рискуете репутацией своей страны и своей карьерой разведчика. Можете поменять репутацию и карьеру местами — как вам угодно. Мы сегодня говорим с вами достаточно откровенно, только не будем уподобляться начальнику, который объявил подчиненному о том, что повышает ему заработную плату, а в ответ услышал: «Спасибо, босс. За это я подарю вам магнитофонную пленку с записью ваших высказываний на последней вечеринке с сотрудниками».

— Но вы не повышаете мне зарплату, — смикшировал неожиданно обострившийся разговор Хьюджел.

— Это по части Билла, вашего друга и моего начальника. С ним вам и пить. А со мной — работать. И то, что мы с вами делаем, именуется одним емким понятием: дестабилизация — расшатывание основ неугодных нам режимов. Мы можем говорить что угодно для публики, но если мы начнем лгать в своем обществе…

— Моя приятельница, репортерша из «Ньюсуик» Бет Ниссен, — поспешил заполнить паузу Хьюджел, — рассказывала мне, что, когда в Сальвадоре она делала материал об ультраправых, ей дали совет: «Пиши правду, голубушка!» Только сначала приставили дуло пистолета к спине, а потом дважды выстрелили под ноги.

— Естественно, нужно говорить правду, — одобрительно кивнул Инмэн. — Это, если вы знаете, основной принцип радио «Свобода». Возможность установления высшей степени правдоподобия зависит от способности радиостанции говорить от имени «соотечественников», проявляющих искреннюю заботу об отечестве; избегать отождествления своих взглядов с политикой иностранного правительства; проводить линию, не полностью совпадающую с внешней политикой любого правительства.

Возможность пробуждения ответного чувства зависит от атмосферы восприимчивости и достигается с помощью использования национальных связей и патриотизма, то есть употребления местоимений «мы», «наш» и тому подобное; подчеркивания, что радиостанция якобы только и заботится об исконных интересах слушателей.

В отличие от официальных радиостанций радиостанции, работающие под прикрытием эмигрантов, могут в любых выражениях критиковать внутренние порядки Советского Союза и рекомендовать изменения. Наше сотрудничество с эмигрантами предусматривает разумное ограничение возбужденности эмигрантов и их политического эгоизма до нормальных пределов, оказание квалифицированной инженерной помощи, помощи в выработке радиопрограмм и в технической пропаганде, финансовый и политический контроль, руководство и обеспечение безопасности в работе.

Извините, господин Хьюджел, за сухость изложения. Но в психологической войне мы употребляем язык и стиль передовицы. Иначе нам нельзя. Советская пресса постоянно сообщает, что радио «Свобода» поддерживается США. Что же здесь такого? Это американская радиостанция, где русские эмигранты ведут определенную, ясную и очень полезную пропаганду. Официально радио «Свобода» — борющийся орган революционных русских эмигрантов — современной эмиграции, а не старой, конечно. «Революционных» конечно же в определенном смысле…

— Дестабилизирующих, — рискнул предположить Хьюджел.

— Вашими бы устами… Скажем, пытающихся дестабилизировать. Чили у нас пока единственный и неповторимый образец, — чуть скривил губы Инмэн. — Чили — это Латинская Америка, а не Восточная Европа.

— …КАКИХ ПОДВИГОВ? — переспросил Чип. — Ты правильно заметил, что нам пока нечего подложить под тезисы о терроризме русских. Это сегодня. Но будет завтра.

— Угадал! Наступило время «послезаложнических отношений», как неуклюже выражается Хейг и за что его прикладывают газетчики. Он не Цицерон, но он прав. Я понимаю, Чип. Мы раздеваемся до плавок и демонстрируем свои мышцы настоящих культуристов.

— Нам нужны сцена и готовая аплодировать публика, Питер. Пока она настороженно взирает на нас и подозревает, что одежда хорошо прикрывает дистрофическое сложение.

— В Чили мы сорвали аплодисменты, — произнес Уэбб. — Для меня это было единственным делом, в котором я вошел в команду победителей!

— Пит, где ты только не побывал! — изумился Вирджил.

— Да, — с горечью согласился Уэбб, — меня дергали, как редиску, с одного огорода и втыкали в грядку на другом. И я обязан был срочно пустить корни. Мне поручили тогда пропагандистское обеспечение переворота…

Уэбб мечтательно уставился в потолок и, поскольку ему никто не мешал, начал сумбурно излагать Вирджилу все, что он делал в Чили. Не забывал он помянуть самыми нелестными словами членов хунты, возглавивших режим.

Чип взял с тарелки большой бутерброд с ветчиной, стал жевать и слушать историю своего приятеля, не забывая раз в пять минут одобрительно кивать головой.

— Мы нашли четырех. Я составлял на них досье, прежде чем стали рассматривать кандидатов. Генерал Аугусто Пиночет руководил при президенте Гонсалесе Виделе концлагерем… Адмирал Хосе Торибио Мерино, любитель певчих птиц, классической музыки, глухо пил и собирал марки… Генерал ВВС Густаво Ли, дорвавшийся до власти, был обследован врачами, поставившими диагноз: невроз с манией преследования и чертами паранойи. К тому же он сильно страдал от своей «неполноценности»: его папаша жил в Гарлеме и был негром. Командующий корпусом карабинеров Сесар Мендоса был поклонником танго, гурманом и фанатиком стриптиза… Наши люди…

Наш план «психологической войны» мы впервые опробовали во время кампании по выборам президента в шестьдесят четвертом году на женской аудитории. Каждое наше сочинение могло быть любого объема и выполнено в любом стиле, но обязательно должно было содержать: увязывание страхов и тревог выбранной аудитории с коммунизмом и берущее за душу изображение кандидатов Народного единства в виде орудия «международного коммунизма». На нас работало рекламное агентство Маккенн-Эриксона и Уолтера Томсона.

Тогда, впрочем, не получилось…

Первого июня семидесятого года газета «Меркурио» поместила фотомонтаж, не пожалев под него четверть полосы. На заднем плане — президентский дворец, перед которым стоял танк с четырьмя аккуратно прорисованными буквами «СССР» и серпом и молотом на башне. Подпись сочинили такую: «Прокоммунистическое правительство откроет двери Чили перед этими танками».

Мы подготовили и пустили по газетам душераздирающие документы. Фотоснимок какой-то казни кратко комментировали: «Это и есть коммунизм!» Мало того, над снимком наши ребята заверстали крупный заголовок: «Вы хотите спасти Чили от коммунизма?» Подписано: «Молодежь Чили».

Мы «доставали» и тех, кто не читал газеты, — по радио. Звук пулеметной стрельбы… Женский крик: «Коммунисты убили моего мужа!» Мужской голос: «Это может произойти, если Чили станет коммунистической». Вновь женский голос, но без всякого надрыва: «Это было обращение «Женского действия».

А потом мы подкинули сотням тысяч семейств из средних классов анкету со штампом Народного единства. Она требовала от адресатов подробно описать принадлежащие им бытовые электроприборы, указать число свободных комнат в их квартирах и объяснить, почему они согласились бы или отказались бы разделить свои богатства с бедняками страны после прихода к власти левых сил.

Бумагу снабдили припиской: «Эти анкеты соберет официальный представитель городской реформы Народного единства».

…Мы получили приказ: «Создавать условия, которые дадут возможность американскому правительству извлечь выгоду из любого политического или военного решения чилийской дилеммы».

Да, из группы «Меркурио» мы создали идеальный механизм: ей принадлежали три главные ежедневные газеты Сантьяго и семь провинциальных, у нее же были и несколько радиостанций, рекламных агентств и агентство печати. У нас было три парня в «Меркурио»: Энно Хоббинк, бывший редактор «Лайфа», заведовал финансовыми вопросами; Альваро Пуга контролировал согласование пропагандистских тем с Лэнгли; третьим, под псевдонимом К., был я. Координатор…