Дочь атамана

— Братец, — попросил Гранин, — ты уж отвези поутру письмо атаману.

— Я хоть сейчас!

— Ну, куда в ночь-то, — покачал он головой.

Покинув хибарку, Гранин некоторое время постоял задумчиво, вдыхая морозный воздух. А потом все же постучал во флигель Мелехова.

Приказчик открыл быстро, черная густая борода воинственно топорщилась, а злые мелкие глазки так и бегали по лицу Гранина, показалось даже, будто пауки перебирают по коже быстрыми лапками.

— Поговорить бы, — сказал Гранин хмуро и шагнул вперед.

Внутри оказалось неожиданно нарядно — шелковые подушки на изогнутом диванчике, кружевные шторы. Совсем обнаглел приказчик Мелехов, совсем никого не боялся.

Приезд Лядовой, должно быть, стал для него пренеприятнейшим известием, но шелка он даже не подумал прибрать.

— Я написал Александру Васильевичу, — коротко уведомил его Гранин. — Завтра утром письмо будет отправлено.

Он был недоволен собой: что за нелепая жалость к паскуднику!

Целитель по своей сути, Гранин ни в какую не желал быть причиной страданий живого существа. И он, после долгих сомнений, все же решился подарить Мелехову ночь, чтобы тот успел скрыться от атаманского гнева.

Развернувшись, Гранин уже хотел уйти, но тут тяжелый удар обрушился на его голову сзади, и мир померк.

— Может, его водой окатить?

— Или снегом натереть?

— Оплеуху надобно.

— Никто Михаила Алексеевича бить не будет, — этот голос он узнал. Саша Александровна.

— Я вас слышу, — на всякий случай уведомил их Гранин, пока его не макнули головой в сугроб. Открыл глаза и тут же закрыл снова: голова болела, а свет приносил страдания.

Он лежал в постели в собственной комнате, а рядом, помимо Саши Александровны, были Груня, Изабелла Наумовна и Марфа Марьяновна.

— Слышите — вот и славно, — ласково пропела Саша Александровна, — Шишкин за доктором поехал, а вы пока лежите спокойно.

— Да я и не намеревался… в кадриль. Где Мелехов?

— Связан в амбаре. Семенович все же решил ваше письмо ночью доставить, такая прыть, такая резвость! Видать, и вправду одичал на кухне-то. Как раз седлал Грозу, а тут видит — по конюшне Мелехов крадется с заплечным мешком, аки тать. Ну он и дал ему по уху, не раздумывая. У отца все такие… сначала бьют, потом спрашивают. Побежал Семенович вас искать, а вас и нет нигде. Заглянули во флигель, а там башмаки из-за дивана торчат... Марфушка Марьяновна, Белла Наумовна, Грунечка, вы нас оставьте на минутку, — неожиданно закончила она.

— В спальне мужчины? Ночью? — скорбно уточнила гувернантка.

— А вы стойте под окном и подглядывайте! Главное, не подслушивайте. Дело у нас тут деликатное, для многих ушей непригодное. Ну ступайте же, — в голосе Саши Александровны проступило властное нетерпение, и Гранин улыбнулся тихонько. Лиха атаманова кровь, не терпит возражений.

Послышались шорох юбок, шаги, скрип двери.

— Прочитали, стало быть, письмо? — тихонько спросил Гранин.

— А кто бы не прочитал? Не каждый день твоего управляющего по голове статуэткой бьют. И вот вы мне скажите, Михаил Алексеевич, что это вас понесло к Мелехову-то?

— Все мягкотелость моя, Александра Александровна.

— Пожалели его, значит, — резко, гневно воскликнула она, — он отца — шутом гороховым, а вы его пожалели!

— Пожалел, — согласился Гранин и осторожно приоткрыл глаза.

Саша Александровна стояла в ногах его кровати, сжимая резные столбики с такой силой, будто собиралась оторвать их.

— Да знаете ли вы, что с вами сделает отец за такую жалость, — начала она сердито и продолжила, не меняя тона: — Так что не вздумайте даже признаваться в этом! Скажете — сторожить пришли, чтобы он не сбежал раньше времени, ну и получили по голове. Неважно, что вы скажете, только не то, что пришли предупредить Мелехова! Да как же вы только додумались до такого!

— Саша Александровна, — перебил он ее пламенную отповедь, — а ведь вы тоже мягкотелы. Нас ведь таких тут двое.

Она вспыхнула, вскинула голову норовисто, задрала подбородок повыше, а потом вдруг рассмеялась и села на стул возле кровати.

— Давайте сохраним это в тайне, — предложила Саша Александровна мирно. Щепка и есть. Быстро вспыхивает, быстро гаснет. — Ну, поняли теперь? — спросила она важно. — Вот чем оборачивается добро, направленное на дурного человека. Ну что с вами такое, Михаил Алексеевич.

— Я представил… что Александр Васильевич его пороть станет. И так противно стало.

— Ну и выпороли бы, — пожала плечами Саша Александровна, — а раньше и вовсе бы рук лишили. А вы как думали? Это называется справедливость, милый мой. А теперь засыпайте скорее, доктор раньше утра вряд ли прибудет. А к вечеру и отец всенепременно явится, правосудие вершить будет. Правосудие! — она назидательно подняла палец. — А не истязание невинного. Впрочем, может, и без порки обойдется, раз уж вам так это неприятно. Отвезут Мелехова в полицейскую канцелярию, и всех делов. А там уж или каторга, или виселица. Зато — никакой порки!

— Вы нарочно меня колете словами, как иголками?

— Может, и нарочно, — ответила она довольно холодно. — Порка ведь получше виселицы будет? Так что вы уж потерпите как-нибудь, а я уговорю отца разобраться по-свойски, без суда.

— Никогда в жизни, — отозвался Гранин, изумленный происходящим, — меня не отчитывала столь юная барышня.

— Барышня ваша бабушка, — привычно отозвалась Саша Александровна, вставая, — а я дочь атамана, и уж будьте уверены, характер имею.

— Да ведь крапива, а не характер.

— Смотрите-ка, битый небитого попрекает, — засмеялась она и вышла из комнаты.

Утром и правда приехал доктор — усталый и закутанный в сто одежек. Зевая, ощупал шишку на голове Гранина, прописал постельный режим на неделю, а потом с удовольствием остался на завтрак.

Саша Александровна, кажется, отлично выспалась и сменила гнев на милость. Лично заглянула, чтобы поблагодарить за новую кухарку:

— Она, конечно, крайне необщительная особа, но в готовке понимает куда лучше Семеновича. Так что жизнь наша стала гораздо приятнее. А что же вы, так и будете неделю лежать?

Если бы он мог — наварил бы себе, нашептал нужных настоев, но ни трав нужных нет, ни объяснить домашним никак, с чего этого управляющий вдруг знахарством занялся.

— А что, вам не терпится вытряхнуть меня из кровати?

Она лишь посмотрела туманно, и Гранин усмехнулся:

— Так спешите увидеть цыганских лошадей? Дайте мне несколько дней, Саша Александровна, и мы непременно съездим в табор.

— Несколько дней я смогу подождать, — повеселела она и упорхнула, предоставив его заботам Груни.

Груня была безжалостна.

Она то приносила чай с плюшками, то без всякой надобности поправляла подушки, то порывалась принести какую-нибудь книгу, а то и вовсе предлагала уговорить Изабеллу Наумовну почитать ему. Потом она села за вышивку, затянув унылую народную песню, и Гранин подумал, что вот-вот помрет со скуки.

Но тут, к его счастью, Груню позвала Марфа Марьяновна, и он выдохнул с облегчением.

Снова забежала Саша Александровна, на этот раз одетая в нарядное голубое платье и тщательно причесаная — все-таки Изабелла Наумовна сорвала с нее расписные крестьянские наряды. Может, и сожгла на заднем дворе.

— Любите ли вы, Михаил Алексеевич, — озабоченно спросила она, — красный сафьян?

— Что? — переспросил он с недоумением.

— Хорошо, если любите. Потому что ваша спальня обшита им сверху донизу.

— Моя спальня?

— Ну вы же теперь переезжаете во флигель Мелехова, а там все сплошь резное да позолоченное.

— Ах вот что, — Гранин поморщился, — да, я успел вчера немного оценить это великолепие. Надо узнать, кто ему такую красоту сотворил, не заказывал же он мебель из города. Нешто, Саша Александровна, это в вашей деревне такой чудный умелец живет. Спросить бы у Шишкина…

Он еще не успел договорить, а она уже сорвалась с места и помчалась исполнять это пожелание с такой проворностью, будто была услужливой посыльной, а не хозяйкой усадьбы.