Страница 71 из 73
Дядька поддерживающе кладёт руку мне на плечо и слегка треплет.
— Перестань себя накручивать. Нормально всё идёт, — подбадривает.
Только я поверю, когда Макс увижу. Мне мой старый сон покоя не даёт, сегодня ночью я его детально вспомнил, словно снова увидел. И у меня началась паника внутри. Мечусь, как в клетке и не могу успокоиться.
Стекаю по стене на землю, откидываю голову и ещё раз затягиваюсь, выпускаю дым струйкой.
— Ломает внутри всего, будто дичь какая-то происходит, а я не в курсе, — признаюсь.
— Дичь — это подобную хуйню в голове держать, — грубо наезжает на меня Полозов. — Романыч врач с охрененным стажем, столько детей "родил", что уже не сосчитать. Макс в надёжных руках.
Хочется ляпнуть ему что-то колкое, но, блядь, он прав. Зачем притягивать плохое своими мыслями ебанутыми.
Всё будет хорошо!
Но что-то внутри упорно в это не верит.
Мы возвращаемся обратно и замечаем того самого Романыча, хирурга, который делал Макс кесарево. И мне пиздец как не нравится его виноватое выражение лица, опущенные плечи и шаркающая походка.
За нашими спинами открылась дверь кабинета и выглянула Вера Юрьевна, заметив врача, взмахами руки позвала всех родителей.
— Мы сделали всё что могли… — обречённо посмотрел на нас доктор.
— Какого хрена? — сорвался на рык дядька.
— Операция прошла успешно. Мы уже собирались отключать аппараты, как пульс стал падать и сердце остановилось. Я соболезную…
Моё сердце тоже остановилось, упав вниз. Виктор Иванович подхватывает теряющую сознание жену и на руках несёт в кабинет. Лина прячет слёзы на плече Славки. Немым взглядом все смотрят на меня, а я сказать ничего не могу. Слезы наворачиваются и в горле спазм. Только как рыба на суше хватаю ртом воздух.
— Я не верю… — произношу сдавленно. — Я не верю! — прорывается крик, и я устремляюсь в сторону операционной.
Меня пытаются остановить, держат за руки и плечи, но вдруг отпускают. Смотрю назад — там дядя. Это он приказал.
Каталка с накрытым телом стоит посреди большого зала. Кажется, вокруг него расположены операционные. Женщина собирается откатить её к лифту, но я преграждаю путь.
— Макс… — стягиваю простынь.
Она безжизненно лежит, бледная, как та простынь, что её накрывает.
— Не уходи, Макс. Вернись! — встряхиваю её.
Но уже бессмысленно. Какой-то частью сознания я это понимаю, но принять не могу. Мне так больно где-то там, под ребрами, что рыдания и слёзы всё застилают перед глазами. Сползаю на пол, разрываемый рыданиями.
Я не хочу в это верить… Не хочу…
Перед лицом падает рука Макс. Прижимаюсь к холодной коже губами, закрывая глаза.
— Вернись, Макс… Не оставляй нас одних, пожалуйста…
Дальше всё как в тумане, я плохо соображаю. Меня куда-то уводят, дают что-то выпить для успокоения. А я не хочу успокаиваться, разнести всё к чёртовой матери хочу.
У меня смысл жизни забрали. Зачем мне теперь это всё? Как я буду без Макс?
Внутри расширяется гулкая пустота, затягивая всю боль в себя и отключая на время.
Приложившись лбом к прохладному стеклу, наблюдаю за почти неподвижно лежащей в кувезе крохотной девочкой в вязаной шапке. Кто такое придумал?
Иногда она вздрагивает и машет ручкой. Или морщится.
Моя дочка…
Мои полтора килограмма и сорок сантиметров счастья…
Теперь мы без мамы, малышка. И нам с этим жить.
— Имя выбрали? — подходит дядя Боря.
— Ева… Но сейчас думаю назвать Макс… — смахиваю выступившую слезу.
Трясёт всего внутри.
— Оба отличные. Давай дуплетом, как за бугром.
Натягиваю вымученно кривую улыбку.
— Пошли, напьёмся, — предлагает дядя, прижимая к себе за плечи. — Колбасит, пиздец, не могу справиться. Мы сегодня все любимого человека потеряли…
Кошусь на дядьку с подозрением. Даже сейчас глупая ревность.
— Ты любимую девушку… Я любимую… пациентку. Пошли.
Глава 75
Холодно… Почему, мать твою, так холодно? Я тело не чувствую, оно онемело.
С трудом разлепляю веки, перед глазами белая пелена, через которую пробивается тусклый свет.
Кое-как удаётся поднять руку и схватиться за что-то. Тяну вниз, пелена с глаз сползает. Пытаюсь сосредоточиться на источнике света мутным взглядом. Если смотреть двумя глазами, то словно в банной парилке, всё расплывается, а по одному появляются чёткие очертания.
С усердием поворачиваю затёкшую шею. Комната, обложенная бело-голубым кафелем. Напротив пустая больничная каталка, я, судя по всему, лежу на такой же.
Вы что меня охладиться куда-то вывезли? Коновалы! Я на вас главному нажалуюсь, он всех порвёт на британский флаг.
Пытаюсь выгнуться и посмотреть назад. Это трудно из-за режущей боли в животе.
Ох, ты ж блядь! — откуда-то берутся силы, и я подскакиваю.
Там на стене дверцы, как в морге. В настоящем я не была, но в кино видела. Один в один!
Осматриваю себя. Рваная кровавая рубашка. Больше ничего.
Живот! Его нет. Ребёнок мой где?
Голова кружится, и снова ложусь на каталку.
Что за хрень здесь происходит?
Начинаю прокручивать в голове всё, что помню последнее.
Операция! Меня везли на операцию. Потом что-то вкололи, просили посчитать, и проснулась я здесь.
Брр… Холодно невозможно, поджимаю ноги к себе и обнимаю их. Надо отсюда выйти.
Заставляю себя сесть. Опускаю голые пятки на ледяной пол и морщусь он волны пробежавший по телу мурашек, которые колят, как иголки, заставляя тело биться в ознобе.
Внимание приковывает какая-то бумажка, привязанная к моему пальцу. Кое-как наклоняясь, сдерживая крики от боли, и сдираю её. На бирке имя, дата рождения, сегодняшняя дата и время. Шестнадцать тридцать шесть. Скольжу взглядом по стенам в поисках часов, но их нет.
Морг, бирка, время… Я что умерла? Тогда где я? Рай? Ад? Не так я их себе представляла. Дэй про бесконечную белую комнату рассказывал.
Валить отсюда надо, пока окончательно не окоченела. Только ноги не слушаются, и сил нет, и боль жуткая в животе.
Замечаю в углу шкафчик и, держась руками за стенку, прохожу эти пару метров до него. Не заперто. Там висит теплое больничное ватное пальто, кутаюсь в него. Только вот ноги голые, но никакой обуви.
Чтобы выйти отсюда, нужно пройти небольшой коридорчик до двери. И я, вдохнув побольше воздуха в грудь, пахнущего чем-то специфическим, снова припадаю руками к стенке и начинаю свой путь, превозмогая болезненные спазмы. Пальцы обжигает холодный кафель. Останавливаюсь, проваливаюсь спиной и пытаюсь согреть окоченевшие конечности, выдыхая на них теплом. Но то ли у меня самой температура на нуле, то ли здесь так холодно, что ничего не помогает. Замерзшие ноги с трудом передвигаются.
В метре от двери у меня была одна мысль — только бы не заперто!
Непослушными пальцами жму на ручку. Раздаётся щелчок замка, но дверь не поддаётся. Ещё один глубокий вдох и рывок на себя. Не получается.
Вот ты дура!
Ещё раз жму на ручку и толкаю вперёд. Дверь открывается. Правила пожарной безопасности перечитай, неуч!
Выйдя из холодильника, тут же стекаю по стенке на пол без сил. Прикладываю руку к животу, пальцы становятся алыми от крови. Швы могли разойтись. В глазах мутнеет, в ушах звенит и, кажется, я отключаюсь.
Борис Васильевич, вам надо камеру напротив морга повесить, у вас мертвецы по коридорам шастают, — возвращаюсь в сознание.
Ни одной живой души.
Как же это смешно звучит, — смеюсь про себя.
Идти сил нет — ползу. Но этот коридор, сука, бесконечный, а с виду метров пятнадцать. Пока добираюсь до двери, проваливаюсь в обморок раз пять. Очухиваюсь каждый раз на полу. Содранные колени и ладони невыносимо горят. Хныкаю, прижимая их к себе.
— Неужели здесь совсем никого нет? — срываюсь на слёзы в отчаянии.
Вот она дверь, до которой я так долго ползла. Толчок и она открывается. Перетягиваю своё тело через порог и попадаю на лестницу между этажей.