Бунт поссумов

2.

Университетские коллеги встретили усталого Мило в то утро весьма радушно, отвели его на отдых в аспирантское общежитие. Спустя несколько дней фан Схотен уже сидел в мягком кресле в ожидании собеседования на место лаборанта по тому самому объявлению. Голова его немного побаливала после вчерашней бурной вечеринки и знакомства со всеми коллегами по университету, кто не был в это летнее время в отпуске, или на полевой работе. Вид Мило имел усталый и бледный, что могло бы вполне повлиять на результат собеседования. Он отчаянно накачивал себя скверным «Нескафе» из аппарата, чтобы голова работала быстрее. Образ вчерашней очаровательной аспирантки-маорийки, правда, не чистой, а с европейской примесью, не выходил из головы и явно мешал сосредоточиться на обосновании своего желания работать в этой лаборатории: «Ах, как неотразимо она рассказывала анекдот о мухоморе. Чушь и не смешно вовсе, но сколь чарующ её голос!»

– Мистер Шатэн, войдите пожалуйста, – выглянула из-за двери симпатичная блондинка и Мило сообразил, что таким образом исковеркали не иначе, как его фамилию, ибо он сидел здесь один.

– Рады Вас видеть в наших стенах! – встретили его улыбками за дверью человек лет тридцати с небольшим, обладатель вытянутого бледного лица и та же миловидная светловолосая девица.

«Сам-то побледнее меня» – подумал Мило, успокаиваясь, – «Может тоже позволил себе вчера лишнего?» Но, несмотря на бравые мысли, душа студента от пристального взгляда этого человека сквозь сильные очки, ушла в пятки. Оба встали и протянули фан Схотену руки. Имени девицы Мило не разобрал, вернее – тут же забыл, ему больше были по душе темноволосые. Мило всегда казалось, что все блондинки, без исключения – крашенные и неестественные. Коротко стриженный яйцеголовый человек в очках, пожав его холодную сухую руку своей, не менее холодной, представился по-простецки, в то время, как Мило назвал своё имя полностью.

– Арчи, – промолвил загадочный человек, проникнув своим взглядом прямо в душу Мило и так глубоко, что того, подобное «чтение» собственных мыслей посторонним несколько напугало и покоробило.

– Мистер Арчибальд Рейнолдс, – улыбнулась девица, – Наш обожаемый профессор и подлинный гений биологии.

– Расскажите нам о себе, Мило, – улыбнулся моложавый профессор, – Будьте проще. Зовите меня просто Арчи, – в светлых глубоко посаженных глазах его искрилась плохо скрываемая смешинка.

– Мне и рассказывать-то пришлось бы недолго, – смутился Мило, выдавив натуженную улыбку, – Сделал мастера в области мембранной проницаемости. Ближе, пожалуй, к биофизике. Имею амбиции пойти в аспирантуру. Последняя моя статья напечатана в солидном сборнике Сиднейской конференции…

– Знаю, знаю. Именно по этой причине Вы здесь находитесь, Мило. Узнав имя соискателя должности лаборанта я удивился: неужели это однофамилец? И такой человек просится к нам всего лишь лаборантом? Ваша статья попалась мне не случайно. Она близка нашим исследованиям и подобные новинки мы тщательно подбираем. Стараемся не пропускать и затем фильтруем. Вы не подозреваете, наверное, что положение нашей лаборатории особое. Она имеет статус закрытой, финансируется особым ведомством Соединённых Штатов, и потому попасть к нам совсем не просто. Даже на кандидатуру простого лаборанта все документы будут предварительно проверены в компетентных органах за океаном. Ввиду такой секретности попрошу Вас не распространяться об этом – не обсуждать с друзьями ни под каким видом.

– Честно говоря, для меня это неожиданность, – Мило почувствовал, что краснеет. Он принадлежал к сонму тех, кому кровь легко и заметно приливает под светлую кожу щёк.

– Ваши функции здесь, несмотря на такой строгий контроль, не будут даже достигать уровня Ваших знаний, которые Вы сумели показать в ходе написания той статьи. Получится, увы, некоторое несоответствие. Но со временем – кто знает? Я не амбициозен и, если Вы сумеете сделать для развития Лаборатории больше меня – с радостью буду готов уступить Вам своё место. Всё в Ваших руках. Вы – творец своего будущего, как любят говорить у нас в Америке. Одним словом, я одобряю Вашу кандидатуру. На этом собеседование завершается. Точнее, его официальная часть.

– Не удивляйся, Мило, – хихикнула ассистентка, – у нас всегда так: если уж мы кого приметили, то собеседование ничего не меняет.

– Могу ли я спросить: а почему американская лаборатория расположена так далеко? – спросил неожиданно для самого себя Мило, собравшись духом.

– В силу моей прихоти, если угодно, – ответил профессор, не очень приятно усмехнувшись тонкими с изломом губами, проведя длинной кистью по гладким тёмным ухоженным волосам.

– То есть как?

– Когда, несколько лет назад государственные структуры там, за океаном, вдруг загорелись желанием вкладывать в мои исследования деньги и немалые, я категорически отказался работать с умерщвлением животных, – начал Арчибальд, пересев в кресло. Мило с удивлением заметил, что профессор одет в самого затрапезного вида шорты. Позже фан Схотен понял, что шорты уже стали повседневной нормой в этой стране и не только летом.

– Все наши сотрудники очень гуманные люди и любят природу, – вставила блондинка.

– Но, увы, без умерщвления, как я ни изощрялся, мой первый этап работ в Гарварде, а потом и в Закрытой лаборатории, зашёл в тупик. Не могу и всё тут, заявил им. Меня соблазняли невиданной карьерой, грозились озолотить небывалым размером оклада, но, если уж я пошёл на принцип, то ничем меня не сломить: животных губить не стану и даже не только млекопитающих. Ибо умерщвлять пусть во славу великой американской науки, хоть во благо науки всего человечества, не стал бы ни за что не то, чтобы обезьян, собак, ни даже крыс с белыми мышами! Лягушек – тоже. Но вся суть работы сводится к тому, что экспериментировать следовало именно с теплокровными, что было выше моих сил. Продолжить исследования, естественно, мне очень хотелось, Мило, Вам ли не понять меня? Что может быть гнуснее экспериментов над свободными высокоразвитыми животными, как киты? Полвека назад с них сдирали шкуры, чтобы бионики моделировали по ним торпеды, а затем, на них же, отрабатывали торпеды и глубинные бомбы, что может быть удобнее такой мишени для тренировки? Этим грешили как русские, так и американцы. Ладно, когда люди сами себя мочат, каждый где-то виновен в развязывании войн политиканами. А как Вам нравится дань традиции, когда в цивилизованной Европе, в наши дни, датчане воспитывают молодежь на убийстве дельфинов и гринд, хоть раз в год, но – десятками? Варварская традиция викингов… Неожиданно меня осенило: поссумы! Это же бич для всей природы Новой Зеландии! Здесь я смог, наконец, сделать исключение, но и это стоило мне немалых усилий переломить себя. Преступить определённый барьер – стать убийцей во имя высоких идей… Но я – не джайнист и, в конце концов, втянулся в это кровавое дело. Сколько поссумов было за эту пару лет мной погублено! Вы и представить себе не можете. Эти смышлёные зверьки гибнут во множестве при экспериментах с воздействием различными способами на мозг. Скоро местные природоохранные организации, вроде «Департамента по консервации» скинутся мне на прижизненный памятник. Ведь они тратят немало средств на отраву для поссумов. Наше ведомство выделило немалые средства на выплаты ловцам этих ангельского вида зверьков – Trichosurus vulpecula. Местные организации до сих пор не могли себе такого позволить. Множество любителей легкой наживы устремилось в леса на ловлю поссумов для Лаборатории.

– Очень необычные обстоятельства, мистер Рейнолдс, – улыбнулся Мило, – Я, конечно, слышал о проблеме поссумов в этой стране, но истинных масштабов их «деятельности» не представляю.

– Арчи… Так вот, поссумы – это бедствие для богатейшей, пока ещё, природы островов. Просто – бич Божий. Вид обыкновенный австралийский поссум, он же – щёткохвост, приносит немалую жертву во имя науки, но ему никто никогда не поставит памятник в этой озлобленной на него стране. Сами киви завезли зверьков в Новую Зеландию в середине девятнадцатого века. Хотели использовать на мех и даже для еды: времена были голодные, как и в Соединённых Штатах в то время, – вздохнул Арчибальд, – Млекопитающие, до прихода маори, почти отсутствовали на островах. Исключением были два вида летучих мышей. Маори завезли собак и полинезийских крыс, что стало первым ударом по крупным пернатым, кладки которых они начали разорять. А со временем и сами маори истребили моа и гигантского орла Хааста. До появления европейцев! Умерщвление поссумов – благое дело. Богоугодное, если так можно сказать. Ведь они опустошают гнёзда редких местных птиц, таких как новозеландский голубь, скворец-кокако и не только. Истребляют, пришедшиеся им по вкусу, уникальные эндемичные растения. К тому же, эти мигранты – переносчики бычьего туберкулёза. В то же время, в соседней Австралии они под охраной…