Страница 8 из 68
— Однако, — искренне удивляюсь я виду стеклянного стакана в металлическом подстаканнике с символикой НКВД. Увы… в этот раз память не подкинула мне ничего интересного! Может, за этим стоит какая-то история? А может и ничего…
Помимо чая, на столе халва, ломаная на куски шоколадка «Алёнка», пряники и печенье в пачке. Хотя есть не хочется совершенно, ради интереса взял кусок шоколадки, и оказалось, это очень, просто необыкновенно вкусно!
— Хм… толи рецепторы у молодого тела неизбалованные, толи и в самом деле невероятно вкусно, — констатировал я, ради интереса пробуя халву, оказавшуюся неплохой, но в общем-то, совершенно обычной.
Закончив с чаем, начал обыскивать свой закуток, пытаясь немного сориентироваться в собственной жизни. Много времени на это не понадобилось, потому как и места — полтора на два с половиной!
Как-то привычно сунув руку под топчан, я быстро обнаружил примитивный тайник, в котором хранятся мои… Да, теперь уже мои главные сокровища — замусоленные до крайности «голые» карты, да вырезки из «Советского спорта» и тому подобных изданий, с гимнастками и пловчихами. Там же «настоящий зоновский нож» с наборной полосатой рукоятью, и уже открыто, на полке над столом — целая коллекция складных, половинка морского бинокля, стеклянные шарики и тому подобная ерунда.
Повертев в глаза карты, я спрятал их обратно, подавив желание брезгливо вытереть руки. В ближайший год, а то и три-четыре, мне придётся вот так…
А воздержание, оно и в подростковые годы мучительно, а уж когда точно помнишь, как это всё происходит… Чую, несладко мне придётся!
Сбросив тапки, я растянулся на узком топчане, закинув руки за голову. Обдумать нужно многое, но как назло, паззл никак не складывается! Контуры уже видны, но очень уж в целом.
Деталей же… ну вот зафиксировал я, что мой отец выше среднего роста, худощавый, явно очень сильный физически человек, и что в его лице есть что-то неуловимо кавказское или татарское… Да ничего это пока не даёт! Ни-че-го!
Даже его переглядка с мамой, что выглядело ах как романтично, по факту ни о чём не говорит. Любят друг друга? Может быть! А может, это просто всполох давно погасших чувств? Или, как вариант, отголоски моей прежней памяти и чувств, и я принимаю желаемое за действительное!
— Ладно, хорош так лежать, — пробормотал я, вставая с топчана, — пора знакомится с новой для меня реальностью… Ма-ам!
— Да, Мишенька? — сразу отозвалась та, прекращая греметь.
— Сегодня какой день недели?
— Среда! Забыл? А… — отдёрнув ширму, она вошла ко мне, вытирая руки о фартук, — ты о школе беспокоишься?
— Ну… — не то чтоб да… до этой минуты я даже не задумывался, что мне, оказывается, нужно ходить в школу… Чёрт!
— Не переживай… — она присела на край топчана, — улыбаясь замучено, — отец в школе договорился, оценки тебе нормальные выставят! Ну так ты и учишься хорошо, потому учителя нам навстречу пошли. Не переживай! А в школу ты в этом году ходить уже не будешь, всё равно несколько дней осталось.
Покивав, посидел в задумчивости, кинул взгляд на часы и засобирался, обувая стоящие у порога кирзовые сапоги и накидывая на плечи куртку из мягкого брезента.
— Я пойду тогда, пройду, ладно? — сообщаю маме. Та на миг повернулась, нахмурилась… потом вздохнула и кивнула.
— Только недалеко,хорошо? — попросила она.
— Угум. Да я здесь… так, покручусь.
Пора знакомится со сверстниками, чёрт бы их побрал… Не то чтобы меня радует необходимость общаться с подростками лет четырнадцати, но собственно, какой у меня выбор?
Выйдя на улицу, постоял недолго, как перед прыжком в холодную воду. Стоящая с подругой у ворот, смутно знакомая девчонка на пару лет младше, кивнула мне, поглядев с какой-то презрительной жалостью. Губы её шевельнулись, и мне, наверное, показалось…
« — Обсикался!»
На задах, за бараками, на вытоптанной и замусоренной проплешине между сараями, уже собралась наша компания, взъерошенными воробьями рассевшаяся на брёвнах. Они о чём-то негромко и лениво переговаривались, не сразу заметив меня.
Сердце (предатель!) вдруг забилось чаще, и вся подростковая гормональная дурь разом обрушилась на меня. Выдохнув, невольно замедляя шаг, пытаясь собрать воедино разбегающиеся, путаные мысли, неуместные взрослому, состоявшемуся мужчине.
— Здорово, — нейтрально сообщаю я, и, выслушивая ответные нестройные приветствия, падаю на гладкое, ошкуренное бревно, отполированное поколениями мальчишеских задниц до лакового состояния. В голову влезла непрошенная картинка, и тело, будто даже без участия разума, запустило руку в расхлябанную щель в стене сарая, вытащив начатую пачку папирос.
Также, без участия разума, я смял папиросный мундштук, дунул и потянулся за спичками в кармане. Сидящий слева парнишка опередил меня, откинув крышку зажигалки, и я прикурил от пляшущего на ветру бензинового огонька.
« — Зиппо, — машинально отмечаю, делая первую затяжку и провожая взглядом зажигалку, — как бы не из первых моделей! Винтажная вещица, не мешало бы выкупить!»
Память тут же подкинула мне, что это чуть ли не единственная вещь, оставшаяся у Лёхи от отца, и горячечная волна стыда (дурные подростковые гормоны!) окатила меня. Сделав мысленную пометку в уме — сказать как-нибудь при случае дружку, что вещица у него раритетная, и чтоб он её поберёг, я слегка успокоился.
Сижу, внешне расслабленный, прищурив глаза как бы от солнца. Жду… сам не знаю, чего, но жду.
Слегка кружится голова — разом от дозы никотина, всосавшегося в кровь впервые после длительного перерыва, и от воспоминаний, проскакивающих перед глазами в рваной раскадровке.
Оказывается, мы здесь часто собираемся, курим, играем в ножички и в карты, да иногда выпиваем по чуть. Жутко полезная информация…
Ванька единственный из собравшихся в школьной форме и с пионерским галстуком. У его ног тяжёлый, заслуженный квадратный портфель — воистину универсальная и неубиваемая вещь, которую можно использовать как ледянку под задницей и орудие возмездия в школьных драках.
Ещё в нём носят учебники с тетрадями, а закончив школу, передают младшим братьям, родственникам или просто соседям.
Школьная форма и галстук режут даже не глаза, а мозг, назойливо и неуместно напоминая мне о времени, в которое я попал, и о сопутствующих времени вещах, вроде обязательной и крайне догматичной, начётнической[i] коммунистической идеологии. Не то чтобы я вовсе чужд идеям социализма, но эта выхолощенная догматичность, под которую топором подгоняется в том числе и экономика, до дрожи пугает меня[ii].
В памяти вдруг всплыли детские фотографии отца, и настроение совершенно испортилось. Сейчас я, выходит так, на добрый десяток лет старше его, о чём напоминает даже советская школьная форма устаревшего образца! Ну то есть в эти года она вполне современная, но… а, хватит об этом думать!
Остальные из моих… друзей (?) уже переоделись, но местная поселковая мода, с обязательными сапогами, штанами плотного сукна и брезентовыми куртками-штормовками, делает их похожими на практикантов ПТУ, отлынивающих от занятий. Всё очень… я бы даже сказал, чересчур практично!
Всё так, будто они вот прямо сейчас готовы валить лес, заниматься погрузочно-разгрузочными работами, колоть дрова и…
« — А ведь так оно и есть», — поведал мне новый пласт всплывших на поверхность воспоминаний о жизни в крошечном северном посёлке. Вместо дорог — направления (спасибо Леспромхозу с его гусеничной техникой), вода в колонках, вместо газа — дрова, у большинства огороды, какое-то подсобное хозяйство, так что такая вот практичная поселковая мода — мера вынужденная.
— Как ты? — негромко поинтересовался Ванька, прерывая молчание.
Затягиваюсь и пожимаю плечами, не сразу вылезая из болота депрессивных мыслей.
— Нормально… в целом, — расплывчато отвечаю я, не желая вдаваться в пространные рассуждения. Почему-то кажется, что многословные объяснения будут сейчас ошибкой.
— Угу… — неловко кивает Ванька, принимая моё нежелание говорить о болезни, — А в город выходил?