Страница 37 из 53
Мне было уже все равно, с чего вдруг дорогой муж проявил такую доброту — я прыгнула за руль и рванула домой. С моим небогатым опытом вести машину в темноте, зимой, в незнакомой местности за городом — было тем еще испытанием для нервов. Несколько раз я пропускала повороты и наворачивала круги, пока снова вписывалась в маршрут. Дорога заняла у меня в два с половиной раза больше времени, чем должна была, но меня гнало тревожное чувство, не позволявшее просто сдаться и заявить, что у меня лапки.
Вымотанной, нервной - но домой я добралась без серьезных проблем.
Зоя, сидевшая над книгами на кухне, вскинула удивленные глаза на звук открывающейся двери. Она училась на заочном и почему-то на факультетет богословия. Зачем ей это было нужно — для меня оставалось загадкой, но времени расспросить все никак не выдавалось.
— Мальчики в порядке, — отчиталась она. — Зубы почистили, умылись, легли в кровати. Вырубились мгновенно в девять вечера. Никита заставил акробатов одеться снова в пиратов и сфотографироваться с ним, Макар теперь хочет завести домашнего волка. Мне уехать?
— Спасибо, Зой… — выдохнула я. — Нет, останься, куда ты среди ночи.
Я зашла в детскую, в свете ночника в виде корабельного фонаря полюбовалась лохматыми головами сыновей, укрыла разметавшегося Макара и тихонько притворила дверь.
Тревога отпустила — а взаимен накатили сожаления, что я сбежала с праздника. Игорь будет еще месяц нудить, что хотел оторваться со мной. Да и мне дома делать было совершенно нечего. Здесь было сонно, душно и как-то неправильно.
— Пойду прогуляюсь, — бросила я Зое, выскакивая из квартиры в одном платье.
Стены квартиры почему-то начали невыносимо давить. Куда-то делся весь воздух. Хотелось вырваться и сбежать…
Но ведь я уже сбежала.
Ночь была еще холодной, но уже пахла влажным весенним ветром, обещая что-то совершенно несбыточное.
Мимо прошел мужчина в глубоко надвинутой шапке и с огромной собакой на поводке.
— Не угостите сигаретой? — бросила я ему вслед, уловив запах табачного дыма в неспокойном воздухе. Он молча вернулся, протянул мне сигарету и поднес зажигалку.
Я присела на лавочку около подъезда.
Дымок от сигареты не развеивался в темном небе, а почему-то висел сизым облачком, начисто игнорируя ветер, от которого шумели голые кроны деревьев в вышине.
В руке снова завибрировал телефон, и на экране уведомлений, кроме пары пропущенных от мамы и непрочитанных из волонтерского чата появилось еще и сообщение от Игоря.
Положила телефон экраном вниз и медленно затянулась тяжелым сигаретным дымом — в темноте не было видно, что это такое крепкое я стрельнула.
«Ты не обязана всех спасать», — всегда жестко говорил Герман, а я злилась на него.
Он-то всегда знал, как правильно поступить. Когда дать совет, когда оставить в покое, а когда — реально впрячься, не жалея себя.
Только у меня все получалось через истерику и боль. И неправильно.
В его прохладном кабинете, в облаке его запаха, в его твердых объятиях я обретала уверенность, защищавшую меня от мира.
Если закрыть глаза, можно представить, что я сижу на черном кожаном диване, в полутьме горит только одна настольная лампа, а он подходит ко мне и насмешливым голосом говорит…
— Опять надымили, куряки!
Над головой хлопнуло окно. Я вздрогнула и подняла голову.
— А, это ты, Ланочка! — неожиданно смягчилась бабка с первого этажа. — А я думала — снова пацанва. Вечно тут курят и ржут!
— Я… — вздохнула, поспешно туша сигарету о железное мусорное ведро.
— Не спится? — сосдка завернулась в пушистую шаль и наполовину высунулась из окна. — Второй час уже. Чего гуляешь?
— Не спится, — кивнула я. — Гуляю.
— Вот и у меня бессонница. Я бы и покурила бы, да никогда этой гадости в рот не брала! Поздно уже начинать-то, небось?
— Поздно.
Мы помолчали. Каждая о своем, но обе — об упущенных возможностях.
— Вы английский знаете? — вдруг спросила я.
— Нет, я французский в школе учила.
— Знаете, в английском есть такая фраза… — произнесла я медленно, глядя перед собой в ночную темноту. Черт его знает, почему именно сейчас мне пришло это в голову. — I miss you. Это переводится — я по тебе скучаю. Но если брать буквальный смысл, то miss — это отсутствие. Тебя у меня нет. Не про чувства, знаете, а про физическое отсутствие. Не тоска, а констатация факта.
— Интересно как… — покачала бабка головой. — Но ты лучше иди домой, не мерзни. Английский лучше дома учить.
— Ага…
Не получилось.
У меня просто не получилось.
Я ведь старалась?
Старалась же?
Я снова перевернула телефон и открыла приложение такси.
Стук каблуков.
Мимо спящего охранника.
Стук каблуков.
Все то же платье, в котором я ехала к чужим людям с утра.
Стук каблуков.
Слабая полоска света под дверью.
Я вдруг почувствовала страх.
Как будто надеялась, что его тут не будет.
А он был.
Сидел перед ноутбуком с бутылкой виски с одной стороны и бокалом с другой. Тихонько играла музыка — кажется, латина.
Он поднял голову — неверие, удивление, радость.
— Почему ты не дома? — спросила я, закрывая за собой дверь.
— Полина уехала на выходные к подруге. С дочкой.
— А ты один?
— Я не один.
Герман тяжело и неловко поднялся, будто просидел в одной позе много часов.
Сделал несколько шагов ко мне и вдруг обвил рукой талию, увлекая за собой в медленный танец под мурлычущую музыку.
Поворот, шаг, поворот, еще поворот — и последним он уложил меня на стол прямо поверх разбросанных бумаг рядом с бутылкой и бокалом, от которых шел чуть горьковатый карамельный аромат.
Разврат с привкусом горечи.
Или сладости.
Платье распахнулось само, бедра скользнули навстречу его рукам.
Невыносимо горячий — он трахал меня в такт солнечному ритму далеких стран.
Скользил ладонями по телу и подавался вперед, попадая куда-то настолько глубоко, что казалось — в душу.
Шептал бессвязное.
Кончал, запивая последний толчок в мое тело — глотком виски.
Наклонялся и шептал:
— Люблю. Люблю тебя. Люблю. — И вдруг: — А ты меня нет.
Глаза вдруг мгновенно стали трезвыми, а взгляд — неуютным.
— Гер… — я свела колени, а он сделал шаг назад от стола.
— Скажи это, — потребовал он.
Расстегнутая ширинка, мятая рубашка, взлохмаченные волосы — все это никак не мешало ему сейчас выглядеть властным, злым и холодным.
Пугающим.
Требовательным.
— Скажи!
Я лежала на столе, упираясь каблуками в его край, закрыв ладонями лицо, которое почему-то стало очень мокрым. И не могла.
Эти слова застряли в горле черствыми ржаными крошками. Ни проглотить, ни выплюнуть.
Мой последний стыд и последняя вина.
Говорят, что мужчина изменяет только телом.
А женщина — только душой.
Произнести эти слова означало окончательно рухнуть в пропасть моего греха.