Страница 19 из 53
Возвращает меня в тот майский день.
В обещанное:
«Я никуда не пропаду».
Не обманул же. Никуда не пропал. Просто ушел из моего мира.
Смог выдержать. Не вернуться.
Смог.
Какой уже по счету день без Германа сегодня?
Я бросила считать. После того, как увидела его и убедилась, что он не пишет и не звонит не потому, что умер, а потому что просто не хочет.
Сначала долго плакала, а потом — спала. Сутками. Просыпаясь то днем, то ночью. Очумелая, не понимающая, на каком я свете.
Мне казалось — я на дне глубокой страшной болезни, из которой никак не могу выкарабкаться. Но врач пришел, померил температуру, давление, послушал сердце, даже взял кровь на сахар и покачал головой:
— Все в порядке. Какие еще симптомы у вас?
Я качнула головой. Никаких. Говорила я Игорю — не надо никого вызывать. Просто я устала. Посплю немножко и вернусь на работу.
— Что случилось, Лана? — спросил он, застав меня посреди ночи на кухне.
Я жадно пила воду из-под крана, словно заправский алкоголик. Почему-то каждый час моего болезненного сна высасывал из меня влагу, как соляная пустыня.
— Все в порядке.
Я старалась не смотреть ему в глаза, и без того понимая всю слабость своей позиции. Да, дорогой муж, меня бросил любовник и я страдаю. Такие дела. Это ты хочешь услышать?
Он стоял на фоне окна в мятой белой футболке. Худощавый, небритый, родной до отвращения. И я понимала, что разговора избежать больше не получится, хотя все еще надеялась на что-то.
— Я не спрашивал, что с тобой происходит, но…
— Я тебя больше не люблю.
Он хотел сделать ко мне шаг, но словно ударился в прозрачную стену моего взгляда.
Упираясь ладонями в холодный камень раковины позади, я зачем-то прикидывала, как метнуть в него стаканом с водой так, чтобы не попасть в окно. От звона осколков проснутся дети. Испугаются, будут плакать.
Понятия не имею, почему я решила, что мне понадобится швырять в него стакан.
Игорь просто опустил глаза, как будто ждал именно такого ответа.
— Но разводиться не собираешься? — спросил он спокойно, вновь глядя на меня.
Пришла пора мне смотреть в пол.
— Нет.
— Хорошо. Тогда через три дня суд, нужно ехать за Анютой. Мне сказали, что ее в виде исключения не будут пока оформлять, подождут.
— Анютой?
— Девочкой, которую мы берем под опеку. Ты ведь смотрела ее файл? Я тебе присылал.
Он мне и правда что-то присылал, я даже открывала, но совершенно не помнила, что именно.
Меня ввела в ступор его равнодушная реакция на мое признание, но сил на то, чтобы самой затевать разборки не было совершенно.
— В общем, не суть, — Игорь достал телефон из кармана домашних джинсов и уткнулся в него. — Билеты я сейчас тебе куплю, гостиницу забронирую, дальше тебе на месте все объяснят, там очень вовлеченные люди в местной опеке. Займет это все не больше недели. Анюту тебе отдадут сразу, как суд лишит ее мать родительских прав. Но, наверное, не стоит ее сразу тащить в поезд, пусть она к тебе привыкнет сначала. Поживете там несколько дней.
— Ко мне привыкнет?.. А ты?
— Да, Лан, я не смогу поехать, у меня командировка. Но ты сама отлично справишься. Опека будет на тебе, но я потом смогу оформить и на себя, как супруг.
Я так долго молчала, что Игорь перестал тыкать в экран смартфона и посмотрел наконец на меня.
— Лан, — сказал он. — Мы взрослые люди, у нас свои кризисы и проблемы. Но мы можем с ними справиться. А маленькая девочка из деревни, у которой мать — алкоголичка, а отец — уголовник, справиться не может. Ей можем помочь только мы.
Провожу ладонью по лицу.
Ну вот опять.
Воспоминания о Германе причиняют мне боль, но в них так сладко погружаться — словно в счастливый сон о прошлом.
Жизнь с Игорем, сыновьями и пока еще незнакомой мне Анютой — это будущее, о котором я думать не хочу. Оно и так случится, и я проживу его минуту за минутой — все, что мне положено.
Ни минутой больше.
Однако мои мысли все равно убегают из майского полудня в августовскую ночь, лишая даже такой анестезии.
За окном начинают мелькать серые покосившиеся заборы, перемежающиеся ржавыми останками элеваторов и газгольдеров, и поезд тормозит на очередной маленькой станции.
— Стоянка — две минуты! — забыв сообщить ее название, хрипит радио.
Слышен топот в коридоре, в приоткрытое окно тянет дымом дешевых крепких сигарет, которые поспешно всасывают выскочившие на перрон мужики — и снова дергается состав. Сначала медленно, а потом быстрее убегает назад серый перрон, мелькают товарняки — и вот уже опять о близости человеческого жилья напоминают только раскисшие колеи дорог на переездах.
Дверь купе отъезжает и в проеме появляется высокая женщина с мелкими черными кудряшками и румянцем во всю щеку.
— А я к вам! — говорит она. — Как хорошо, что с женщиной ехать! Поболтаем!
Просила же Игоря выкупить оба места…
Сейчас. Убегаю
Сейчас. Убегаю
— Меня Вера зовут, — сообщает попутчица. — А тебя?
Она дико раздражает тем, что вот так, без спросу переходит на ты, что разводит суету, раскладывая кучу сумок и пакетов по всему купе, переодевается у меня на глазах, выставляет на стол домашнюю посуду. Даже плед, которым она застилает полку — синий, с желтыми уточками — тоже раздражает.
Но она, кажется, не замечает брезгливого выражения на моем лице и не обращает внимания на то, что я не рвусь общаться.
Как-то очень демонстративно не обращает.
— Что это у тебя? — она хватает мою книгу со стола. — Джейн Остин, «Доводы рассудка». Какой интересный выбор для поездки! Но что я тебе скажу! В поезд лучше брать детективы — иначе заснешь на первой же странице. Все свои умности оставь дома, книга должна хватать и тащить за шкирку, чтоб не закрыть, пока не дочитаешь. А как дочитаешь — легко оставить и не перечитывать. Вот какая книга нужна для поезда!
Киваю с тайной усмешкой — посмотрите, какая у нас тут ценительница литературы.
Книгу она откладывает в сторону, освобождая место на столе.
— Сейчас поедим и все станет хорошо, — обещает она то ли себе, то ли мне.
Морщусь презрительно, ожидая, что сейчас она выложит курицу-гриль и вареные яйца. Классика поездов. Как и детективы.
Но она бережно и с каким-то трогательным уважением достает из сумки завернутый в кухонное полотенце домашний каравай. Выкладывает его на стол, втягивает ноздрями запах свежеиспеченного хлеба и начинает нарезать его очень длинным и острым ножом. Огромные ломти мягкого хлеба пахнут… умопомрачительно. Чуть-чуть пригоревшей корочкой и сладковатым мякишем — так что рот наполняется слюной помимо моей воли.
Мои слегка заветрившиеся сэндвичи, припасенные на следующие сутки пути, на их фоне выглядят бледновато.