Страница 17 из 53
Его черные глаза сияли, ослепляя своим светом. Солнце, притаившееся за его левым плечом, било мне в глаза, мешая смотреть.
Что сияло ярче — его глаза или солнце — было не понять.
Я потянулась к нему, но он уклонился.
— Отдай мои очки! — проворчала я, предпринимая вторую попытку забрать свою собственность. Он ими не пользовался — как сдвинул на лоб в начале пикника, так и сидел.
— Они твои? — хитро улыбнулся Герман, нагибаясь ко мне и позволяя забрать очки.
— Они мои.
— А я? — спросил он вкрадчиво, наклоняясь все ниже и глядя на мои губы.
— А ты… Тоже мой? — неуверенно предположила я, чувствуя, как начинает сильнее биться сердце.
— Твой.
Герман выждал буквально секунду, чтобы я успела осознать его ответ — и накрыл мои губы своими. Сладкими от виноградного сока.
Тогда. Твоя жестокость
Тогда. Твоя жестокость
Если бы я выбирала, в каком мгновении своей жизни остаться навсегда — я бы, наверное, выбрала это. Виноградный вкус губ Германа, свежая майская зелень вокруг, ветер с реки, теплое солнце на коже — безвременье, в котором есть только мы.
Герман разорвал поцелуй и провел костяшками пальцев по моей щеке.
— Ты очень красивая, — сказал он. — И счастливая.
Он потерся щекой, уже немного колючей от отрастающей щетины о мою щеку и соскользнул вниз, устраиваясь на моих коленях.
Вечное женское счастье — держать на коленях голову мужчины, которого любишь, смотреть в его лицо, щекотать травинкой нос и любоваться, как он его морщит. Проводить по загорелым пледплечьям пальцами, ерошить его волосы и щуриться от теплого, уже совсем летнего солнца.
Еще один кусочек рая — незаслуженного, сладкого, с ноткой горечи.
Словно мне дали полистать рекламный буклет курорта, куда я никогда не попаду.
Нет, даже не так.
Ведь я была там, где хочу быть.
Герман смотрел мне в лицо снизу вверх, на его твердых узких губах играла на удивление мягкая улыбка, и мое сердце таяло, растекаясь лужицей горячего воска.
Как все изменилось с наших первых встреч!
Строгий мужчина, который был слишком серьезен, слишком успешен, слишком умен для меня. Случайное знакомство, закончившееся закономерно и логично — его скукой в моем обществе.
Чужой муж, заботливый и верный — как образец того, что никогда не получу я. Потому что бывают женщины, которые одним взглядом приводят в порядок окружающий мир, и именно таким женщинам достаются такие мужья, как Герман.
Холодный бизнесмен, вращающийся в тех кругах, куда мне никогда не попасть. Жесткий, равнодушный, отстраненный, использующий меня лишь как замену женщине, которая ему отказала.
Ни один из этих мужчин никак не мог превратиться в поджарого сытого кота, что жмурится на моих коленях, ластится о мои пальцы, что очерчивают его прямой узкий нос, острые скулы, твердую линию челюсти, высокий лоб, тяжелые темные брови.
В мужчину, что переворачивается, чтобы обнять меня рукой за бедро и впиться в него зубами через ткань платья, словно неудержимый хищник.
— Обожаю твои бедра! — в мурлыканье Германа перекатывались рокочущие нотки звериного голода. — Только молчи! — он закрыл мой рот рукой. — Не надо начинать про то, где у тебя там что-то не так. Даже слышать не хочу. Мне все нравится.
— А что тебе еще нравится? — спросила я, когда он убрал свою ладонь.
— В тебе? — Герман отобрал у меня травинку, которой я его щекотала и зажал ее в зубах. Он оглядел меня собственническим, каким-то очень практичным взглядом, словно выбирая на витрине кусок посочнее. — Твоя грудь.
Он протянул руку и сжал тяжелое полушарие, словно примеряясь и взвешивая выбранный на ужин отруб мяса.
— Расстегни, — кивнул он на ворот моей блузки.
Я коснулась пальцами первой пуговицы, и мужская ладонь на моей груди сжалась сильнее, почти причиняя мне боль. Еще одна пуговица. Еще.
Края блузки разошлись, открывая кружевной лифчик, и ладонь Германа нырнула вглубь.
Он с силой провел большим пальцем по коже вдоль кромки кружева, втянул воздух сквозь сжатые зубы — и в этот момент роли поменялись.
Теперь не он приказывал мне, а я — позволяля ему смотреть, касаться, ласкать меня.
Он смотрел в мое лицо, и когда я дышала чаще и резче, возбуждаясь от прикосновений подушечек пальцев к напряженным соскам, Герман удовлетворенно улыбался. А когда я хмурилась, не откликаясь на его ласки — становился хмурым и он.
Он чутко улавливал мои реакции, а я позволяла ему зайти очень далеко — чтобы потом оттолкнуть равнодушием и вновь притянуть одним коротким стоном.
— И кто теперь развратный? — Вернула я ему обвинение, когда он нетерпеливо дернул оставшиеся пуговицы на блузке, открывая себе больше доступа к моей груди.
— Я, конечно, у тебя были сомнения? — он оттянул кружево вниз, освобождая один из сосков и сжал его зубами так нежно, что я не почувствовала боли, лишь будоражащую дрожь, пробежавшую по всему телу. — А что тебя заводит во мне?
— Твоя властность, — ответила я, глядя в его лицо, на котором было написано такое сводящее мышцы желание, что у меня самой теплело внизу живота и хотелось, чтобы он опрокинул меня на траву и трахнул прямо сейчас — так, как ему захочется.
Быстро, горячо, забирая свое и наплевав на мое удовольствие. Потому что мое удовольствие — быть наслаждением для него.
Но я не могла ему это предложить.
Потому что…
Он ведь уже отказал мне сегодня.
Зачем я буду навязываться?
— А что тебе во мне не нравится? — спросила я, чуть подаваясь вперед, чтобы ему было удобнее лапать меня и рисовать горячие узоры языком на нежной коже груди.
— Твои сомнения.
Герман посмотрел на меня так, словно прочитал все мои мысли до единой.
— В тебе?
— Вообще.
Я прикрыла глаза и качнулась вперед, с размаху влипая в поцелуй с ним — он словно только этого и ждал, жадно завладев моим ртом и делая ровно то, чего я хотела. Трахая меня языком безжалостно и горячо, не давая перевести дыхание.
— А тебе во мне? — спросил он, обрывая поцелуй, что был круче любого секса, и… убирая руку от моей груди.
— Твоя жестокость… — выдохнула я, вдруг лишенная его внимания.
— С тобой? — уточнил он.
— Вообще.
— Я жесток?
Герман смотрел на меня с удивлением, которое было ничуть не меньше того, с которым смотрела на него я, безуспешно пытаясь соединить края блузки дрожащими пальцами и едва переводя дыхание от возбуждения.
Тогда. Чего тебе не хватает?
Тогда. Чего тебе не хватает?
Жесток ли Герман?
Если я брошу ему в лицо правду — то буду жестока я.
Ту правду, что вечно болит между нами, но никогда не говорится вслух.
Отсутствие кольца на его пальце иногда делает все только больнее.
Наверное, именно поэтому я не снимаю свое.
Чтобы не заиграться.
— Лана? — его тон был точно выверен. В нем не было угрозы, беспокойства, нежности, строгости, даже вопросительной интонации — и той не было.