Страница 17 из 85
Почему же он все-таки заколебался? Чье-то влияние?.. Может быть, Фая? Едва ли. Она, кажется, даже мечтает увидеть его с золотыми погонами на плечах. Или тот новый дружок, что однажды попросил меня посодействовать его усилиям избавиться от призывной повестки? Этакий развязный «интеллектуал»… Но ведь тогда Володька покраснел от его просьбы и больше в гости не приглашал.
Я перебрал по памяти остальных товарищей сына — все настоящие парни, и те из них, которым скоро призываться в армию, гордятся, даже свысока посматривают на остальных. Впрочем, я теперь знаю о сыне далеко не все. Повзрослел парень, и появились у него свои тайны. Что ж, приходится привыкать и к этому…
— Ну что ж, думай, хорошенько думай, сын.
Закуриваем сразу оба из Вовкиной пачки сигарет, долго молчим.
Стоп! Я, кажется, что-то начинаю понимать. Да он же боится потерять свою Фаю. Первая любовь…
— Слушай, — говорю осторожно, — в городе, куда ты собирался ехать в училище, есть пединститут с физматом. Почему бы Фае не податься туда?
— Ну как-никак разница в дипломах. А потом… Тетка у нее в городе, рядом с университетом живет.
— Да, тетка — это аргумент, — отвечаю с легкой иронией. — Тетка с квартирой — не то что жених на казарменном положении.
Володька явно растерян.
— Я… п-поговорю с ней, — произносит он неуверенно.
Мы снова молчим, но тревога в душе поубавилась: мой Володька снова понятен мне, и я уже почти уверен, каким будет его выбор. Даже закрываю глаза и вижу его в плотно облегающем мундире с погонами, обрамленными широким золотым галуном, вижу с автоматом на груди перед строем товарищей, слышу его голос, повторяющий текст присяги… И еще вижу себя самого в необмятой, только что выданной гимнастерке…
Помню, вызванный из строя, я очень старался, чтобы рука не дрогнула, когда расписывался под текстом присяги. И остро почувствовал, как это отделило меня от самого себя — от того, каким я был до вызова из строя. Не отрешенность, нет, готовность ко всему — вот что было главным во мне тогда…
Незаметно, сбоку поглядываю на сына, закурившего новую сигарету. Уже мужчина. Скоро мне поздравлять его с принятием присяги. Присяги на всю жизнь…
Гляжу на светящийся циферблат часов: за полночь. Может быть, уже через час я буду на марше. И все же пока надо попробовать вздремнуть. А Вовка пусть еще посидит со своими мыслями — от раздумий человек скорее взрослеет.
Осторожно поднимаюсь, прислушиваюсь к голосам горных потоков. Почему-то они напоминают гул походных колонн. Это всегда так бывает, если ждешь приказа…
НА ЗЕМЛЕ
Александр Кулешов
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Рассказ
Лейтенант Юрий Левашов поправил воротник нового полушубка, красную повязку на рукаве, ремень и поднял глаза к ясному зимнему небу, к редким, подсвеченным луной облакам, к близким причудливым снежным кружевам на кронах деревьев.
Даже здесь, в лесу, от снега было светло, и черные тени деревьев на опушках казались еще чернее из-за этой щекастой луны.
Какая ясная ночь!
А еще накануне, когда он прилетел к своему новому месту службы (солиднее звучит «к новому месту службы», будто было другое, старое, а не всего лишь училище), погода была совсем иной.
Его доставил сюда попутный вертолет, в котором летели на учения два полковника: одного он знал, тот был кадровиком, дававшим ему назначение, другой — представитель медицинской службы. Кадровик был высокий, представительный, и в душе Левашов слегка робел перед ним, а врач — небольшой, чернявый, очень веселый. Он все время поддразнивал своего попутчика и сам же заразительно хохотал над своими шутками. Левашов каждый раз смущался, не зная, как реагировать: посмеяться, кадровик еще обидится, не посмеяться — обидишь врача.
В конце концов он пересел в дальний угол вертолета, облокотился на столик, в который бесполезно упирались опоры для отсутствующего пулемета, и стал глядеть в окно.
Внизу неторопливо пробегала земля. Совсем близко. Левашов не привык к вертолетам — летал-то в них раза два, не больше. И сейчас ему казалось странным лететь так низко и так медленно.
А низко летели потому, что тяжелые, набитые снегом тучи нависли до горизонта. Оттого все кругом — земля, лес, редкие поля, деревушки — отсвечивало свинцом, казалось мрачноватым и застывшим.
Местами лес был густым, и под снежными шапками, укрывающими деревья, ничего нельзя было разглядеть, местами редел, перемежался буреломом, вырубками, кустарником. Там ветер сдул с ветвей снег, и стволы выглядели голыми, скучными, одинокими. Порой под вертолетом возникали поляны, и Левашов со своим острым, удивлявшим даже медкомиссии зрением легко различал следы — заячьи, даже птичьи…
Попадались болотца с уцелевшей высокой травой — кончики-метелки ее подрагивали над сугробами.
И вдруг меж деревьев мелькнула большая тень, затем она вздрогнула, замерла на мгновение и скачками понеслась дальше, в лесную гущу.
— Ой, лось! — не удержался Левашов и оглянулся — не потревожил ли полковников.
Но те сами прижались к окнам, громогласно сожалея об отсутствии ружья, словно могли стрелять из вертолета или приземлиться для охоты.
Лось скрылся в лесу, а на смену ему по-блошиному, так казалось с высоты, стремительно проскакали зайцы — один, другой, третий… Потом показался еще один лось. Этот не спешил, вышагивал медленно и величаво, не обращая внимания на грохочущий вертолет над головой. А позже попалось целое семейство — лоси спокойно лежали на опушке. И снова смыкались ветви деревьев, снова пухлые белые шапки укрывали таинственную лесную глушь.
Белые дороги сливались с белыми полями и просеками, и непонятно было: как же добираться до этих деревень из двух-трех десятков домов, приютившихся в лесных чащобах? Над трубами стояли дымы, соревнуясь по высоте с деревьями, подрагивали причудливые телевизионные антенны, редкие прохожие даже не задирали вверх голову — к вертолетам в этих местах давно привыкли.
Лесные края, мирные пейзажи, тихая жизнь…
Но что это? Зоркий взгляд Левашова различил за коричневыми стволами дальнего леса необычную прозелень, плотные многотонные тела геометрических форм. Вертолет пролетел мимо, оставив позади укрытую под деревьями танковую колонну. Танки застыли таясь, не было видно людей, не чувствовалось движения, словно экипажи, поставив на прикол свои машины, ушли куда-то далеко или спали под бронированными колпаками.
Было что-то невыразимо давящее, грозное в этой неподвижности, в этой затаенности боевых машин, которые по первому знаку могли залить огнем все вокруг, превратив вековой лес в гигантский костер, наполнить окрестности чудовищным шумом и лязгом, промчаться сокрушительной стальной волной вперед, все сметая на пути, оставляя за собой лишь безлюдную, мертвую землю.
А чуть дальше, на опушке, выстроились ракетные установки, а еще поодаль, еле различимые, занимали позиции орудия — только и видно что сизый дымок над походными кухнями.
Потом вертолет пролетел над лесной дорогой. Насколько хватало глаз, протянулась по ней колонна мотопехоты. Наверное, внизу грохотали моторы и сотрясалась земля, но здесь, наверху, из-за шума вертолетного двигателя ничего не было слышно, и казалось, все эти тяжелые машины движутся бесшумно, возникая из-за горизонта и за горизонтом же исчезая. Это шли «южные», они накапливали силы, чтобы перейти в наступление.
Но Левашов знал, что пока наступали «северные», действия которых обеспечивали специально выделенные силы, в том числе и саперная рота, в которой ему предстояло отныне служить заместителем командира по политчасти.
То, что к месту службы он направлялся не на постоянные квартиры, а прямо в район учений, где сейчас находилась его рота, тревожило и волновало Левашова. Можно сказать, из училища прямо… не на фронт, конечно, нет, а все-таки прямо в дело.