Страница 2 из 89
Такую вот содержательную речь произнес наш казначей.
— Ну а точнее? — спросили мы.
— На Курилы.
Потом была тишина, правда относительная. И уязвленный Стас сказал не без оттенка зависти!
— А ведь он прав, черт подери!
— Он прав! — вскричали мы. — Владимир Матросов, вы — гений!.. Качать лейтенанта Матросова!
Мы медленно брели вдоль набережной. Мы провожали закат — быть может, последний для нас в этом городе, — и ту одинокую розовую яхту у самого горизонта провожали мы, и эту Студенческую гавань, уплывающую куда-то за гаснущим солнцем, и нарядных девушек, и прохожих, но грусти не было, как не было и сожаления, ибо потери в этом возрасте неощутимы и с лихвой компенсируются ожиданием будущего. Так вот, были мы веселы и беззаботны в тот вечер, и лишь один Димка непривычно задумчив. Что-то, видно, потемнело на безоблачном его горизонте. Но что? Разве голубое Приморье не лежало в его правом кармане вместе с назначением?..
Закусить и собраться на танцы было делом пятнадцати минут. Правда, мы с Матросовым что-то замешкались в «нумере», кажется, искали бриолин. Володька открыл один из своих «купеческих сундуков», и — о небо! — он оказался полон гражданских шмуток. Когда, где (тысяча вопросов!) он собирался все это носить?
Но вопросов не последовало. Мы многозначительно переглянулись.
— А если…
— Идея! — Он понял меня сразу.
Мы вышли из гостиницы, чуть изменив походку. Мы слегка пустили пыль в глаза своим военным товарищам. Сегодня был наш вечер.
— Стиляги, — сказал Стас. А что он мог еще сказать?
Но, к сожалению, так расценили и на танцплощадке. Когда мы были на достаточном удалении от своих, какие-то предприимчивые немногословные мальчики пригласили нас выйти.
— Выйдем, — сказали они и, не оглядываясь, прошли вперед.
— Минутку, — сказали мы своим дамам, — извините, — и вышли из освещенного круга. Мужской закон.
Их было гораздо больше, чем мы ожидали. Они стали полукругом, отрезав нам все пути отступления, оставляя за нашей спиной лишь темный клочок набережной и маслянистые воды бухты. Сообразительные ребята, ничего не скажешь.
— Вот что, мальчики, — сказал один из них, нахального вида тип, испещренный наколками. — Или вы ай момэнт хиляете отсюда к… или… мы слегка обновим ваши паспорта. Эй, синий пиджак, вытащи руку из кармана! — Это уже относилось персонально ко мне.
Надо ли говорить, что вся наша мужская гордость плюс офицерское достоинство, скрытое модным барахлом, бурно восстали против этого насилия. Но… опрометчивость могла нас погубить. Тут надо было действовать только наверняка.
— Может, договоримся? — спросил Матросов вполне миролюбиво, но мне шепнул: — Сбей правого, отходим назад…
«Отлично, — подумал я, воодушевляясь, — отлично. Лейтенант Матросов правильно понимает задачу… Только почему назад? Сзади вода. Может, патруль?» Верно, впереди у веранды прохаживался военный патруль. Черт! Придется купаться. На всякий случай я вспомнил о документах.
Наши противники не приняли предложения. Фонарь, раскачиваясь под ветром, на секунду выхватил из мрака их лица, и я нащупал взглядом челюсть правого, достаточно мощную челюсть.
— Ну?! — угрожающе спросил испещренный наколками, и полукруг безмолвно придвинулся.
Всё. Руки были развязаны. «Врагу не сдается наш гордый «Варят»…» — пело где-то внутри. — А вода, наверно, холодная…»
Вдруг фонарь осветил наши решительные физиономии, и один из наших противников вскрикнул:
— Стой, братва! Это же пограничники! Честно! Я их вчера видел на Ленинской. Верно, ребята?
— Верно, а что? — ответили мы с достоинством.
Их боевой полукруг сломался, нас окружили и стали извиняться.
— Ошибочка, — сказал испещренный наколками. — Мы думали, вы просто мелкие пижоны. Извините, но мы не любим мелких пижонов, ребята…
На следующее утро уезжал Олег Петров, Без речей, без суеты, без апломба, он собрал свои чемоданы и отбывал водой на Чукотку.
Когда мы прибежали на четвертый причал, трапы были уже убраны, Олег стоял на верхней палубе океанского лайнера «Советский Союз», и рядом с ним была Юля, его жена. В руках у нас были букетики цветов, купленные впопыхах, но передать их уже не было возможности, и мы размахивали ими, демонстрируя таким образом свои дружеские чувства. А Олег улыбался, махал нам со своей верхотуры и что-то кричал, но провожающих было много, и с причала тоже кричали, и ничего нельзя было разобрать. Юля нам тоже улыбалась и махала рукой, и мы ничего теперь не имели против ее существования, более того, мы даже любили ее за то, что в такую минуту была она рядом с нашим товарищем и готовилась разделить с ним и радости и горести — словом, все то, что ждало их на далекой чукотской заставе.
Между тем два крохотных буксира швартовались к носу лайнера. Потом призывно взревел гудок. Буксиры тонко ответили, густо задымили и, яростно отплевываясь, стали медленно разворачивать двухсотметровую махину. И долго еще, пока не исчезли из глаз очертания парохода, мы оставались на причале, сжимая в руках увядшие, никому теперь не нужные цветы.
Наш «Балхаш» уходил на следующий день. Был вечер, тот же причал, чудесная летняя погода. Швартуясь, деловито посапывали буксиры. Внизу на причале столпились провожающие. Кому-то махали девушки. Заодно махали и нам. Мы тоже им отвечали, и тоже между делом, — мы терпеливо искали в толпе розовую Димкину лысину или хотя бы зеленую фуражку.
— А ведь обещал, — сокрушался Тарантович. — Лично мне говорил: забегу в штаб, одна нога здесь, другая — там…
Убрали трапы. Оставили один. Дежурный. Сейчас уберут и его.
«Не пришел. Эх, Димка, Димка!..»
— Смотрите! Смотрите! — крикнул вдруг Стас.
Неужели успел? Нет, не похож. Этот — с чемоданами. Опоздавший. Тоже офицер, пограничник, обвешан сумками, плащ-накидками. Не хватает только противогаза.
Подняли трап.
— Это его чемодан, — сказал убежденно Валька. — Видел, Стас?
— Какой чемодан? Чей?
— Да ну тебя! — кипятился Валька. — Ну, кто видел? Никто? Неужели не заметили? Тоже мне пограничники! Клянусь, это е г о чемодан!
Через минуту Димка уже рядом с нами. Он тяжело дышит, усердно трет платком свою потную лысину, а мы молчим, и сло́ва из нас не вытянешь.
— Дима, неужели?.. — произносит наконец Стас.
— Странный вопрос! Куда же я теперь без вас?..
А берег между тем отодвигается и блекнет, будто заплывает чем-то голубым, и дома уже не белые, а синие и даже какие-то фиолетовые. Только телевышка все время в фокусе и далеко высвечивает красным. Бухта изгибается, мы минуем Русский остров и Босфором Восточным выходим в залив Петра Великого. Издали огоньком маяка машет нам вслед Эгершельд. Вскоре ночь глушит и этот последний привет Большой земли. Впереди — трое суток пути по океану и незнакомая, загадочная земля бородатых айнов.
ТРИНАДЦАТЬ
Тринадцать — число все же несчастливое. Готов это утверждать категорически, потому что рейс наш начался именно тринадцатого, и именно в понедельник.
Говорят, моряки — народ суеверный. Не берусь утверждать, но еще во Владивостоке, во время погрузки, мимоходом пришлось услышать, как один матрос сказал другому: «Тринадцатое! — пути не будет…» Что бы там ни было, но он оказался прав.
По дороге на Сахалин мы должны были зайти в Находку и взять там какой-то груз. С вечера немного покачивало. Дул юго-восточный ветер. Мы сходили в ресторан, поужинали. Матросов (жмот) заказал нам самый дешевый ужин — салат из морской капусты, мясо мидии и минеральную воду — и заставил нас краснеть перед метром, но еще больше перед Верочкой, молоденькой официанткой, которая нас обслуживала. Потом Валька побренчал на гитаре, а Димка, обследовав пароход, принес новость: с завтрашнего вечера в кают-компании — танцы. И мы расползлись по нарам. Из своего небольшого морского опыта мы уже твердо успели уяснить, что качку лучше всего переносить в положении горизонтальном.