Страница 7 из 20
Так поразительно совпало, что мы брели в одном направлении. С каждым шагом во мне крепла уверенность, что я не зря вышел из дома, откуда выбирался в тот период даже реже, чем солнце появлялось на небе. Помню, кто-то из друзей позвонил мне среди ночи, пьяный или сонный, не разобрать, и настоял на том, чтобы я приехал к ним на следующий день, поскольку должна была состояться вечеринка, где собирались все сливки общества. И этот друг долго и нудно расписывал, как много замечательных и интересных людей там покажется, и как здорово будет с ними со всеми повидаться и познакомиться. Знаешь, там должны были появиться мои старые знакомые по университетским временам, те, с кем я только начинал свою карьеру, мои первые издатели с тех дней, когда я еще вертелся в литературных кругах, и новые лица, с которыми можно было бы завязать полезное знакомство.
Можно было бы…если бы только не ты, направляющаяся туда же, куда шел я. Как я уже упоминал, мне было плохо, так плохо, что хуже мне стало только сейчас. Сейчас – это в последние несколько дней, настолько паршивых, что я сел писать это письмо. Если ты еще не догадалась, то облегчу тебе задачу. Я ведь знаю – ты терпеть не можешь шарады и загадки. В игре «двадцать вопросов» ты сдавалась на третьем круге из-за давящего чувства неопределенности. Мне так и не удалось понять – почему тебя так пугала неизвестность? Ты любила перемены, в тебе был дух авантюр, ты могла жить в неведении касательно какого-то важного вопроса годами, ты сама была насквозь пропитана таинственностью, но стоило на горизонте возникнуть тайне или неопределенности, созданной не тобой лично, ты приходила в ярость. Если бы ты была сейчас рядом, я обязательно спросил бы у тебя снова. Представляю, что ты ответила бы:
– Кончай занудствовать, ладно? Вечно ты об одном и том же. Я не знаю. Просто такова моя натура.
Мне пришлось бы переиначить вопрос, подобраться обходными путями, пытаясь вывести тебя на чистую воду, но ты только пожимала бы плечами и говорила:
– Какой же ты глупенький! Хватит приставать ко мне со своими дурацкими расспросами. Мне не нравится, когда я не знаю, что происходит или будет происходить со мной в ближайшие дни. Терпеть не могу, когда что-то неясно. Вот и все.
Конечно, это не все, это не объясняется так просто. Твои слова вообще редко что-то объясняли, только еще больше запутывали. О, ты умела ставить меня в тупик. Бывало, я спрошу тебя о чем-то, а через десять минут мы уже спорим из-за протекшего крана, который я забыл починить три года назад. Это было невыносимо. Но самое интересное – ты всегда аккуратно и тактично парировала даже самые изящные мои аргументы, я просто терялся, не зная, что тебе отвечать. Что, к примеру, мог я ответить на твои поцелуи? Ничего, я целовал тебя в ответ. Что мне оставалось делать, если ты переводила все на метафизический уровень? Ничего, я чувствовал себя глупым и униженным. А когда ты подходила к вопросу с психологической точки зрения, я путался и терялся моментально. Наши разговоры всегда были непростыми, но я любил их. Любил и тогда, когда ты перебивала меня, не давая говорить. Мне прекрасно известно, почему ты так поступала – иначе я не договорил бы до конца дней.
Представляешь – ты молча слушаешь начатый мной монолог, не вставляя ни слова, и я мелю языком без остановки. Ночь сменяется днем, весна – летом, мы уже оба обессилили и отощали, с трудом можем пошевелиться, никто из нас не представляет, что творится в мире, простирающемся за окнами нашей маленькой квартиры. А я все говорю, говорю, говорю. И мне, верно, кажется, что мысль так и не высказана, что по этой теме осталось столько всего, что можно добавить, и я не сомневаюсь в том, что каждое слово – точное попадание в цель, а никакого не размазывание яиц по стенке, как ты называла мои рассказы.
Ты так часто бывала несправедлива! Особенно – по отношению к нашей квартире. Что это был за чудный уголок! Буквально рай на земле. У каждой вещи было свое место, все стояло там, где должно было стоять, и наша большая кровать с махровым зеленым пледом, и полочки, которые мы вешали вместе, и тумбочка, и маленькое зеркало, найденное мной для тебя. Какая у нас была кухня! Что с того, что она была тесновата? Нигде в мире не было такой милой кухоньки, на которой было бы так приятно сидеть в кресле, глядя, как ты стоишь напротив меня, скрестив руки на груди, опираясь на белый кухонный шкаф, и что-то рассказываешь. Можно было дотянуться до самой верхней полки, где стояли кружки, смастеренные тобой в гончарной мастерской, а потом сбросить все со стола на пол и заняться любовью. Каждая поверхность в том доме на бульваре Мерендель помнит прикосновение твоего тела, хранит жар моего. Как сладко там спалось, ты же помнишь? Кот проскальзывал в комнату ранним утром, терся о вечно холодную батарею, забирался к нам в постель, и ты ворчала, что тебе все это надоело.
– Сколько можно повторять? Почини эту чертову дверь, иначе я вышвырну твоего кота на улицу. И повесь уже шторы! Стоит этому нахалу пройтись и спугнуть мой чуткий сон, глаз уже не сомкнуть, потому что все залито светом!
А мне так нравилось, что у нас не было штор. Знаешь, бывают квартиры, в которых без штор создается впечатление неприкаянности, сиротства, иногда даже ужаса, но у нас ничего подобного не было, как бы ты ни настаивала на этом! Без штор у нас было столько пространства, столько света и контакта с окружающим миром. Занавески требуются лишь тем несчастным, чьи окна утыкаются в соседнее здание, и каждую секунду есть риск, что за твоими утренними ритуалами наблюдает какой-то извращенец с противоположной стороны улицы. Наша же квартира выходила окнами на набережную. Широкую, пыльную, всегда живую набережную, наполненную звуками музыки, смехом, любовью, журчанием воды и пароходами. Как можно не влюбиться в подобное место? У тебя получилось, к сожалению.
Тебе вообще всегда удавалось то, что не удавалось никому больше. Чаще всего это было интересно, захватывающе, восхитительно. Ты пробуждала во мне зависть, заставляла хотеть большего, вдохновляла на перемены и стремление к лучшему. Мне хотелось стать таким же, как ты. Обрести твою свободу, твою оригинальность, независимость, свой взгляд на мир и отношение к вещам. Как легко ты решалась на безрассудные и безумные поступки, как просто тебе давалось все, за что бы ты ни бралась. Даже то, что тебе не доводилось пробовать раньше, ты осваивала практически моментально! До сих пор чувствую восхищение и нарастающий ком желчи. Да, да, в глубине души мне все еще завистно. Но у тебя был недостаток. Не один, но именно этот был хуже всех. Ты умудрялась увидеть плохое там, где ничего плохого не было. Даже в самый солнечный день ты бывала чернее тучи, даже в лучшие времена, когда уже ничто не могло омрачить нашего безоблачного существования, ты морщилась и твердила:
– Мне скучно! Мне плохо! Мне все надоело! Все не так!
– Что не так, моя дорогая?
– Я же сказала – все не так. Все – значит, абсолютно все.
И мне приходилось выдумывать, выкручиваться, изобретать всякий раз новые способы, чтобы развеселить тебя, сделать лучше, избавить тебя от сомнений, неуверенности, страданий. Ты становилась веселой и жизнерадостной. Ты умела жить так, как никто больше в целой вселенной, но и печалилась ты так, как в аду не печалятся. Меня то знобило, то бросало в жар от твоих настроений, которые сменялись всегда так неожиданно, непредсказуемо. Любое резкое слово могло тебя ранить, обидеть, погрузить в депрессию, как любая мелочь могла рассмешить тебя, вдохнуть в тебя жизнь, заставить радоваться подобно малому дитю. Как дорого я готов был заплатить за простой ключ к пониманию твоих настроений, твоих мыслей! Наверное, сейчас я отдал бы все до последней пары рваных носков и твоей заколки за то же самое, но никто не предлагает мне подобную сделку.
– Да что же ты мелешь? – спросила бы ты, будь ты сейчас рядом. Я не нашелся бы, что ответить, ибо сам уже забыл, о чем веду разговор. – Говори четче, пожалуйста, ты хотел сказать, о чем это письмо.