Так не бывает

Утром проснулся с уже привычным ощущением боли во всем теле. Когда пошевелился, боль определилась четче — ощущение, что на спине воспаленные рубцы от ударов, хотя, скорее всего, внешне ничего страшного и не видно — работали профессионалы. Ремень в умелых руках — очень хороший инструмент. А еще от наручников хорошие такие следы, и на руках, и на ногах, и — вот теперь точно, как у шлюхи — весь в черно-синих синяках, в которых вполне можно узнать следы пальцев, которыми я весь захватан, как стакан в дешевой забегаловке. Очень не хотелось самому раздеваться перед двумя мужиками, но мне доходчиво объяснили, что я был не прав… лучше бы сам раздевался, наверное.

А чтобы я себя таким гордым героем не считал, который лишнего слова врагам не скажет, меня вначале привязали рядом с чем-то средним между печкой в бане и электрическим камином. Наверное, это все-таки был камин с особым режимом работы. Вначале ничего особенного не почувствовал — ну, жарковато, от камина идет жар, но вентиляция хорошая, дышать можно. А потом, когда жар стал усиливаться, и становиться все сильнее и сильнее… И не отодвинуться, и дергаться в оковах не стоит — только больнее себе делаешь. Еще я оценил, что наручники изнутри какой-то тканью были подбиты, иначе руки и ноги просто бы поджарились.

Я вначале героически терпел, ведь ясно же, что от меня ждали просьб и криков. Но потом, когда никто так и не появился, и я уже не понимал, сколько времени прошло, и казалось, что еще несколько секунд — и я не выдержу, когда кожа, казалось, поджарилась и стала безумно чувствительной и болезненной… И никто не появлялся. Я уже не был так уверен, что меня тут не сделают калекой, да и кто знает, куда и на сколько времени эти сволочи ушли? Откуда они знают, как это приспособление на человека действует, на себе, что ли, пробовали, или среди них есть врач? Когда подумал о враче, память подкинула прочитанные в детстве книги о концлагерях и врачах, которые там ставили опыты. Будь проклято мое живое воображение! И я заговорил, вначале почти спокойно:

— Эй, где вы? Отпустите!

Потом я звал все громче, пока уже не начал орать во весь голос:

— Эй! Помогите! Выпустите меня! Я же сгорю!

— Вот, говорили же — отличное средство! — ухмыляющийся Саня говорил это Кириллу, неторопливо заходя в дверь.

— Ничего с тобой не случилось, — это уже мне. — И чем быстрее ты поймешь, что хозяина надо слушаться, тем меньше таких случаев будет.

Приспособление, на котором я висел, оттащили от камина и выключили его, а мне на спину вылили ведро холодной воды. И адски больно, потому что кожа уже ко всему чувствительна, и, в то же время, неземное блаженство, когда наконец-то сняли жар… Кажется, от меня пар пошел… а, может, и действительно пошел, потому что я был как раскаленная сковородка, и кожа практически тут же высохла.

Но только это было еще не все. Порку в первый раз я пережил, только она и рядом не стояла с поркой после такого разогрева. И били, я так понимаю, вполсилы или вообще чисто символически, потому что иначе им бы в самом деле врача пришлось вызывать, потому что спину бы мне просто распахали до крови, а по ощущениям — и до кости. Я всегда усмехался, когда встречал где-нибудь выражение «долго не мог сидеть», а теперь понял, каково это. Когда задница получила столько же внимания, сколько спина, я потом действительно не мог сидеть, даже не пробовал: только стоял и лежал на животе.

Даже не могу сказать, как долго продолжалась вторая часть «обучения» — просто она продолжалась до тех пор, пока я не потерял сознание. Слава Богу, никто не стал меня обливать водой или как-то по-другому приводить в чувство. Пока я еще был в себе, удивлялся, что Андрей не присутствовал во время этих манипуляций. Думаю, он прекрасно понимал, что сейчас я на все соглашусь, лишь бы это прекратилось. По крайней мере, я сам был твердо уверен, что на все бы согласился. Но, может, он хотел сохранить иллюзию добровольности, типа того, что он ничего не видел и не имеет к этому никакого отношения?

Похоже, не зря я с таким нехорошим предчувствием ждал утра — Андрюша зашел ко мне сам, в сопровождении охранников, уже других — видимо, вчерашние вчера и перетрудились.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо поинтересовался он. — Поднимись.

Вот сейчас я пожалел, что спал без ничего. Впрочем, когда они вошли, я успел все-таки в простыню замотаться. Смешно, защита, конечно, иллюзорная, но стало спокойнее.

— У тебя пять минут на душ и туалет, я не шучу, — продолжил Андрей, не особо обращая внимание на мои манипуляции.

Кажется, я научился очень быстро и без рассуждений выполнять приказы. Когда вышел из ванной, замотанный в ту же простыню, как в тогу, Андрей, в ожидании меня сидящий в кресле, озвучил свои намерения:

— Я вижу, что ты не ценишь хорошего отношения, поэтому тебе будет полезно сравнить. На сегодня я отдаю тебя своему другу, и вы посетите один клуб… Поймешь, что я был очень терпелив с тобой.

Меня окатило волной страха от этих слов. Получается, я уже привык здесь, и Андрей — знакомое зло. Кто-то другой — это очень страшно. Лучше дьявол, которого знаешь…

Я чуть не стал просить: «Не отдавайте меня!», останавливало только то, что я предвидел ответ: «Ты сам знаешь, что надо делать, чтобы тебя здесь оставили и обходились мягче». Лучше буду думать о том, что может представиться шанс сбежать. У меня ведь так и нет плана, как действовать дальше, как выбраться; я все еще даже перед самим собой делаю вид, что верю в этот срок — месяц, после которого меня отпустят. Но сейчас я впервые за все время выйду за пределы дома — может, это как раз последний шанс?

Наверное, надо быть хитрее и сделать вид, что я сдался, привык, согласен на все; или просто отключиться от происходящего, чтобы не сойти с ума.

— Так, покажи спину… ну, вполне терпимо, сам виноват, что до этого дошло. Зато воспитательный момент еще лучше прочувствуешь. Если сейчас не будешь дергаться, намажу заживляющим гелем.

Я кивнул. И было уже все равно, что этого он и добивается, и что кто-то будет и спину лапать, и задницу… Перспектива провести весь день с горящей кожей заставила согласиться на что угодно, что облегчит боль хоть чуть-чуть. К тому же после вчерашнего у меня все тело болит, а что-то как будто онемело — видимо, то, что зовут гордостью и стыдом.

— Ну, вот, послушный мальчик, можешь же, когда захочешь… даже жаль, что я сейчас тебя отдаю, но я уже пообещал. В твоих интересах вести себя так, чтобы я не повторял подобных уроков. А сейчас надо надеть костюм. Еще раз спрашиваю — охрана тебя должна держать или будешь вести себя благоразумно?

Я, возвращаясь в реальность после того, как старательно отключал все чувства во время этой врачебной помощи, посмотрел на то, что Андрей показывал: какое-то переплетение кожаных ремней, металлических цепочек… Раньше, в нормальной жизни, я бы полчаса смеялся над этой «радостью мазохиста», а сейчас понимаю, что мне придется это надеть.

— Я что, в ЭТОМ пойду? — только и смог я выдавить.

— Не бойся, наденешь сверху нормальную одежду, по улице так не пойдешь. И даже в машину не сядешь. Хотя жаль, конечно, мне бы понравилось. Но — не поймут, не поймут.

Я, как под наркозом, надевал на себя какие-то кожаные ремни, продевал руки, ноги… даже было все равно, что под ними у меня вообще ничего не было. Какие-то кожаные стринги… ни одного слова приличного в голове! Если бы кто угодно, кто раньше относился ко мне хорошо, видел меня в этом, видел, что я покорно позволяю так со мной обращаться… я уже смирился, что после всего случившегося ни одного хорошего слова я не заслуживаю, только презрение.

Кожаный ошейник с металлическими шипами — здесь я все-таки засмеялся, настолько это было похоже на низкопробную порнографию.

А потом почувствовал, что проклятые ремни затянуты достаточно туго — наверное, в этом их и смысл — и уже сейчас они давят мне на кожу, поскольку гель только слегка снял воспаление. Я чувствую уже, кажется, каждый ремень, цепочку и их переплетение… меня ожидает веселый день. И кожаные брюки — да, недавно я бы многое отдал за такую байкерскую, как я раньше бы подумал, вещь. Сверху всей этой порнографии мне велели накинуть кожаную куртку, что я и сделал с превеликой радостью.