Тэсса на краю земли

Фрэнк слушал ее вполуха, пытаясь осмыслить тот простой факт, что еще несколько дней назад он находился в вонючей камере на шесть человек, а сейчас сидел в ресторане на берегу моря и ел вкуснейшую рыбу, а напротив него Тэсса Тарлтон что-то говорила об устричных фермах и ей можно было прямо и открыто смотреть в глаза — сколько угодно.

И впереди еще тридцать часов дороги в блестящем черном катафалке и столько же обратно — вероятно, с гробом в багажнике.

— Я мог бы помочь этому вашему Сэму с фермой, — словно со стороны услышал Фрэнк свой собственный голос, — в свободное от сантехнических дел время.

Тэсса широко улыбнулась ему:

— А хочешь королевских креветок в имбирном соусе? За счет деревни Нью-Ньюлин.

Глава 8

Холли Лонгли проснулся от ощущения, будто кто-то дул ему на лицо. Сонно удивившись такому явлению, он открыл глаза и едва не заорал: над ним склонялся призрачный старикашка. Он был наполовину прозрачным — сквозь голову с клочками седых волос можно было увидеть пошлые цветочки на обоях.

— Мама, — осипшим голосом прошептал Холли.

Тэсса Тарлтон предупреждала, чтобы он ни за что не ходил на третий этаж: там живут призрак смотрителя кладбища и корнуэльские пикси, — но Холли ей не поверил. Решил, она просто не хочет, чтобы постоялец шлялся по дому.

И вот на тебе.

— Где мое молоко? — проскрипело привидение.

— Какое молоко? — пролепетал Холли, и от затхлого, могильного запаха ему поплохело.

— Молоко! Мое молоко! — капризно повторил старик. — Тэсса всегда приносит молоко в это время!

На лестнице послышался стук каблуков, и в приоткрытую дверь заглянула Фанни. В руках она держала две миски.

— Мистер Уайт, — строго сказала она, — что это вы мне тут арестантов пугаете.

— Я художник, — зачем-то поправил ее Холли, но Фанни на него даже не посмотрела.

Призрак жадно потянул носом и поплыл в сторону двери.

В коридор он просочился прямо сквозь стену.

Холли шумно сглотнул, поежился и скользнул в ванную комнату, то и дело оглядываясь по сторонам. Кто его знает, чего теперь ждать от этого дома. Вдруг пикси выпрыгнут из вентиляционной решетки. Или демоны. Или кто еще тут может обитать.

Ему было не по себе от холодности Фанни, хотя ее излишнее дружелюбие вчера тоже пугало.

Холли привык, что его все любили и баловали, всем-то он нравился и все были рады его видеть.

Единственным человеком, который не лебезил перед ним, была его собственная помощница Мэри, но Холли ей специально доплачивал за это.

И сейчас Мэри очень не хватало — она бы уже обеспечила ему и ортопедическую подушку, и легчайшее одеяло из льна, и позаботилась бы о коктейле из пяти трав и трех овощей на завтрак. Без Мэри он чувствовал себя беззащитным.

И в то же время Холли четко понимал, что ей не место в Нью-Ньюлине. Это была внутренняя интуитивная убежденность, будто бы эта странная и своеобразная деревня сама выбирала себе жителей.

Наскоро приняв душ, Холли торопливо прыгнул в рваные джинсы, натянул пеструю майку и босиком спустился вниз.

Пол был теплым и деревянным, он обожал такие полы, и старые дома, и скрип половиц, и запах нагретого камня, и влажное дыхание моря. За высокими окнами моросил дождь, и в такую погоду хотелось валяться на диване с книжкой в руках и ни о чем не думать.

Фанни уже вернулась и теперь варила кофе.

— Хотите тосты? — сухо спросила она.

Холли не хотел, но не посмел отказаться.

— А где Тэсса? — спросил он с мучительной неловкостью.

— Уехала рано утром.

— Из-за меня? — вырвалось у Холли.

Фанни вдруг резко крутанулась на своих невозможно высоких каблуках, нависла над ним, и он близко увидел ее лицо — резкие черты и красивые глаза. С точки зрения Холли она была удивительна, необычна и даже красива — чеканной, гравюрной красотой.

Серые стальные глаза оказались цвета неба за окном — пасмурными и грозовыми.

— Ну вот что, художник, — сказала Фанни мрачно, — мне плевать, звезда ты, миллионер или гений. Но здесь, в Нью-Ньюлине, никто не будет называть Тэссу гадостью.

— Я вовсе… — начал было Холли растерянно, но ему не дали договорить.

— Инквизиторы, значит, тебе не нравятся, — взгляд у Фанни стал совершенно диким и яростным: — А ты помнишь, почему орден возродили тридцать лет назад? От нечего делать? Ради того, чтобы без всякой причины мучить невинных людей?

— Да нет же! — крикнул Холли. — Это все не мои слова и мысли!

— Как это? — оторопела Фанни.

— Так бывает, — расстроенно признался Холли, бездумно кроша тост, — я иногда будто бы становлюсь приемником чужих чувств. И вот это все… про инквизиторов — не мое вовсе. Просто вдруг нахлынуло ярко и сильно.

— Так, — угрожающе процедила Фанни, — не твое, значит. Стало быть, поганца Фрэнка Райта — больше ведь в доме никого не было.

— Да нет же, — Холли опустил глаза, совсем не уверенный в том, что нужно говорить это вслух. С одной стороны, это было неприлично — раскрывать подобные секреты, а с другой стороны, он совершенно не мог выносить больше обвинений Фанни. И он решился: — Так думает про себя Тэсса Тарлтон. Это она считает себя гадкой, и это ее тошнит от себя самой.

Фанни помолчала, а потом вздохнула:

— Ну и что ты сделал со своим тостом? Одни крошки остались. Я дам тебе другой. А хочешь, сбегаю к Бренде за сливками и клубникой?

— Дождь же, — испугался Холли, и его испуг так развеселил Фанни, что сразу после завтрака она потащила его гулять и фотографироваться на пляже.

Потом он долго сох и лениво ругался с Мэри по электронной почте на планшете, который вручила ему Фанни. Холли писал свой помощнице, что имеет право на творческий отпуск, и ни на какую благотворительную оперу прибыть не может, и вообще намерен насладиться простой деревенской жизнью.

«Ты? Деревенской? — строчила в ответ Мэри. — Да ты же не выдержишь и дня без карамельного латте и кондиционера».

Холли в ответ написал, что художника всякий обидеть может, и выключил планшет.

И тут одиночество навалилось на него сразу и беспощадно.

Фанни ушла в управление, заявив, что без шерифа и мэра весь Нью-Ньюлин на ней.

Дом поскрипывал и покряхтывал, дождь не останавливался, а где-то там, наверху, затаились привидение и пикси. Тэсса уехала — не из-за того, что устроил вчера Холли, а сама по себе, и ее отсутствие порождало грусть и меланхолию.

Холли не любил себе в этом признаваться, но он терпеть не мог человеческих трагедий. Возможно, это характеризовало его как пустышку, поверхностного человека, но он искренне считал, что жизнь создана для радости и счастья. Листая свои дни согласно своим прихотям и мимолетным желаниям, Холли старался держаться подальше от всего грустного и сложного. Его картины любили за свет и надежду, которые они излучали, за чувство покоя и уюта, а соприкосновение с драмами могло потушить этот дар.

Но вчера…

То, что произошло вчера, глубоко потрясло Холли.

Ему и прежде приходилось ловить и даже транслировать чужие эмоции, но обычно это было что-то приятное — влюбленность, эйфория от победы, гордость, удовольствие. Впервые за все свои сорок лет Холли оказался лицом к лицу с абсолютной тьмой, и это напугало, но и заворожило его. Открывало новые грани для творчества, может быть.

А теперь Тэсса куда-то пропала, а ему так не терпелось узнать ее поближе.

Холли побродил по гостиной, заглянул на кухню, нашел в холодильнике сельдерей, сгрыз его и — теперь уже ощущая себя настоящим преступником — прокрался на второй этаж.

Здесь было всего две спальни. Налево — та, что предложила ему Тэсса, направо — та, что занимала она сама.

Зачем-то выглянув в окно и убедившись, что на лужайке перед домом все еще дождь и все еще никого нет, Холли шмыгнул направо.

Он толкнул дверь, вздрогнул, как заяц, от ее скрипа, и со взволнованно бьющимся сердцем — ого, настоящее приключение — ступил в чужие владения.