Одолень-трава

Словно бы живая иллюстрация к мыслям Викентия Викентьевича, через домовую арку в садик вошла с ревущим транзистором через плечо молодая парочка. Одеты были молодые люди в одинаковые фирменные штаны и одинаковые же черные свитера, отличаясь друг от друга разве что длиной волос: у парня покороче, у девушки — до плеч. Они пошарили глазами по садику, высмотрели свободную скамейку по другую сторону песочницы и уселись на нее. Уселись, разумеется, на спинку скамьи, а на то место, где бы надлежало сидеть, поставили ноги в грязных башмаках. В последнее время стало входить в моду садиться именно так, на спинку скамеек. А если вошло в моду, уже совсем не важно, что кто-то потом сядет на то место, где сейчас красуются их грязные башмаки, важно, что и в этом новшестве они не отстают от других, идут в ногу со временем.

Первое, что сделали парень с девушкой, усевшись на скамью, это поцеловались. Тоже стало модным целоваться даже на людных улицах, на перекрестках — как же не целоваться в уютном скверике?! Видит вон тот старичок и вон те две пожилые женщины? Подумаешь, дело какое! Они же любят друг друга, им хочется целоваться, а если хочется — зачем терпеть? Не нравится старичку и тем теткам? Пусть отвернутся, а то и вовсе уйдут…

Только теперь Викентий Викентьевич понял, что ошибся в определении пола у парочки: все оказалось наоборот — короткая стрижка была у девушки, длинные же локоны принадлежали парню. (Как-то летом пришлось видеть добра молодца в рубашке с рюшками и кружевами.)

Поставленный на скамью транзистор, пугая детей, орал истошным голосом. И по голосу этому тоже затруднительно было определить, мужественная женщина поет или женственный мужчина. Не похоже было, что парень с девушкой слушали громкую музыку; она была не более как звуковым фоном для их переглядываний друг с другом, для объятий. Да и песня-то была не на русском, а на каком-то — не понять — «зарубежном» языке. А что кому-то, каким-то старым, отсталым людям музыкальный ор этот может не нравиться — пусть на себя, на свою отсталость и пеняют… Скажи этим милым молодым людям, что они совершают насилие — насильно заставляют слушать других то, что им, может, вовсе бы и не хотелось, они не поймут, они сделают большие глаза: как так, вас ублажают наисовременной музыкой, а вы, неблагодарные, еще и недовольны?!

Недавно мелькнуло в газете: на английский рынок поступили портативные — стоимостью всего в один фунт — антитранзисторы. Достаточно повернуть ручку, и изо всех транзисторов в радиусе ста метров раздается рев, напоминающий рев реактивного двигателя. Такой антитранзистор был бы сейчас, пожалуй, кстати.

Викентий Викентьевич поднялся со своей скамейки и пошел прочь. Истерический вой импортного кумира сопровождал его до самого подъезда.

Вернулся он, что называется, вовремя: едва успел открыть дверь, зазвонил телефон. Вадиму удалось разыскать аспиранта, и он спрашивал, когда тому удобнее явиться к Викентию Викентьевичу.

— Да хоть сейчас!

Вадим кому-то, должно быть рядом находившемуся аспиранту, тихонько передал слова Викентия Викентьевича и уже громко, в трубку, сказал:

— Хорошо. Он едет.

Вот и ладненько. А пока он едет, можно еще разок полистать его сочинение, освежить в памяти.

Викентий Викентьевич прошел в кабинет, сел за стол, раскрыл рукопись на главе о славянофилах.

Поскольку славянофилы противостояли так называемым западникам, соискатель и начинал главу с сопоставления Европы и России. Но то ли слишком упрощенно понимая стоящую перед ним задачу, то ли желая показать свою эрудицию, начинал не с девятнадцатого, как можно было бы ожидать, века, а копал глубже и исходной, отправной точкой брал шестнадцатый, а кое-где даже и пятнадцатый век. И на что бы он ни обращал свой проницательный взгляд, какую бы сторону жизни ни исследовал: экономику, искусство, литературу — везде видел движение Европы к сияющим вершинам прогресса — с одной стороны, и жалкое прозябание России — с другой. Везде и во всем Европа заслуживала у него самой высокой, «отличной» оценки, Россия же и на «посредственно» не тянула.

Европа строит дворцы и соборы; готика, пламенеющие витражи, поющие органы — «пятерка»! В России, при Алексее Михайловиче, был построен в Коломенском под Москвой деревянный дворец, но и тот то ли был потом разобран, то ли сгорел. Соборы, правда, и у нас умели строить: возводились они и в той же Москве, во Владимире, Суздале, Ростове — так и быть, «три».

Европейские дворцы и соборы украшаются росписями и картинами гениальных художников, площади городов — скульптурами столь же выдающихся мастеров; ренессанс, расцвет всех видов искусств и литературы — «пять», и даже с плюсом. У нас тоже работают Рублев и Даниил Черный, Дионисий и Феофан Грек, но если мадонны итальянцев — произведения изобразительного искусства, наши богоматери и спасы — не более как иконы, имеющие чисто культовое назначение, — с большой натяжкой можно поставить «три».

Во многих европейских столицах открываются университеты, процветает образование — «пять» с плюсом! В России никаких университетов нет, Россия прозябает во мраке невежества — «кол»!

Европа печатает книги, основывает библиотеки. Иван Федоров в России появится лишь через добрую сотню лет после Гутенберга, да и то напечатает, если не считать церковных книг, одну лишь «Азбуку» — на «тройку» и то не тянет.

В литературе европейских народов уже сияют такие имена, как Боккаччо, Шекспир, Свифт, Монтень, Рабле, Сервантес. Что может поставить Россия рядом с этими гигантами? «Повесть о Горе-Злочастии», «Домострой», «Службу кабаку»? «Кол», никак не больше!..

Все вроде бы верно. И насчет университетов, и по части литературы и книгопечатания — все именно так: Европа идет далеко впереди темной, невежественной России. Однако если копнуть еще поглубже — уж копать так копать! — то картина будет не такой стройной и яснопонятной.

Считается общепризнанным, что культура Киевской Руси ни в чем не уступала самым славным европейским государствам. Королевские дворы Европы считали за честь породниться с киевскими князьями. Дочь Ярослава Анна, как известно, была высватана Генрихом I и впоследствии стала королевой Франции. Сам Ярослав, Владимир Мономах — да и только ли они — имели большие библиотеки, читали в подлинниках греческих и римских авторов. Вот же свидетельство летописца…

Викентий Викентьевич пододвинул «Повесть временных лет», перечитал вслух отмеченное место:

— Любил Ярослав книги. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество…

Ну, и переводы переводами, а ведь еще в те же времена было создано гениальное «Слово о полку Игореве», рядом с которым многое ли могут поставить любые европейский державы.

Так как же это так получилось, что высококультурное в XI и XII веках государство к XV и XVI словно бы одичало, пошло в своем развитии вспять?.. Это я вас спрашиваю, без пяти минут кандидат наук!

Вы что, запамятовали, что ли, что в XIII веке из глубины монгольских степей хлынули на нас несметные полчища полудиких кочевников и все, что составляло богатство и славу Киевской Руси, было предано огню и мечу?! София в Киеве сохранилась только потому, что она каменная, камень не горит. А вот книги по монастырским библиотекам были сожжены.

А пока мы слепли в дыму пожарищ — и длилось это не год и не десять лет, два с лишним века, — Европа продолжала строить свои дворцы и соборы… Это не я говорю, это Пушкин говорит, а Пушкина-то нам с вами вроде бы знать надо.

Так многого ли стоят щедро розданные вами Европе «пятерки»? Какие университеты мы могли открыть в XV веке, если лишь в самом конце его сбросили изнурившее нас ярмо ордынского ига?! О каких библиотеках можно говорить, если они были сожжены?! Ничего этого не знать европейцу еще как-то извинительно: ему дела нет, что Россия ценой своей гибели остановила татаро-монгольское нашествие и спасла Европу. Европа — опять вспомним Пушкина — всегда была по отношению к России столь же невежественна, сколь и неблагодарна. Она всегда глядела на нас свысока, с тем горделивым превосходством, с каким столичный щеголь глядит на деревенского недотепу: и то у него не так, и это не этак… Но вы-то, русский человек…