Страница 5 из 13
По пути на аэродром Федя, закоренелый холостяк, ронял сурово отрывочные сведения о внешних и биографических данных своей знакомой:
— Она из Ростова-на-Дону. Третий год в этом колхозе лечит животных. Очень симпатичная. Смешная…
Давно замечено, что после этого слова «смешная» серьезные мужчины сами начинают совершать не только смешные, но даже бессмысленные и безрассудные поступки. Так и случилось. На второй день была погода до такой степени нелетная, что не только подниматься в небо, даже выходить на улицу не пожелали почти все пилоты Н-ского авиаподразделения. Снег с дождем. Ветер. Развезло все дороги. Рвы и кюветы заполнились снежной кашей. Однако рано утром взревел мотоцикл с люлькой, выпрошенный у одного капитана-мотолюбителя, и Федя исчез в снежно-водной стихии.
Свою одиссею Федя описывал друзьям сдержанно. Он объезжал переправы, тонул, тащил мотоцикл на себе, ремонтировал его в колхозной мастерской. Поздно ночью, когда он приехал наконец в Березовку, выяснилось, что Лариса Голубичная — так звали ветфельдшерицу — смотрит в колхозном клубе только первую серию фильма «Щит и меч», и, значит, вызволить ее из зала не было никакой возможности. Но Федя не растерялся. Он закричал из двери в зал:
— На ферме захворал телок! Лариса Голубичная, на выход!
А какой-то, видно, бывалый, остряк добавил из темноты:
— С вещами!
Но из клуба Лариса вышла не одна. Вместе с ней появился председатель колхоза и несколько бравых парней. Оглядев летчика и его мотоцикл, они быстро смекнули, в чем дело, и встали стеной между Федей и Ларисой.
— Не пустим, и все! — сказали березовцы. — С вашими летчиками-курсантами уже все наши лучшие кадры разлетелись.
Федя горячо доказывал, что они не имеют никакого права их задерживать: во-первых, Голубичная уже отработала в колхозе обязательные два года; во-вторых, у него увольнительная только до утра; в-третьих…
— В-третьих, — это уже сказала Лариса. — Я люблю Федю, и, к счастью, никто в нашей стране не может разлучить влюбленных.
Ряды березовцев дрогнули, но ненадолго. Самый рослый парень сказал:
— По русскому обычаю ставь выкуп.
И пришлось поставить. А выпивши по чарке, все сразу стали как будто родственниками. И парни разговорились. Горько попрекали отвергнутые березовские красавцы ветфельдшера, а один хлопнул себя по лбу и спросил:
— Помнишь, Лариска, я тебе говорил — ну, кого ты ждешь? Ангела с неба? А ты ответила — именно. И дождалась, змея!
Змея покраснела, ангел скромно потупил глаза, напомнил, что в десять ноль-ноль он должен быть в части. С горькими вздохами механизаторы погрузили невесту, ее имущество, жениха и его мотоцикл на мощный «МАЗ» и вывезли на грейдер.
Ровно в десять ноль-ноль в центре авиагородка Федя лоб в лоб столкнулся с командиром части. Тут полковник сказал историческое слово:
— Допрыгался! — посмотрел внимательно на невесту и объявил: — Однако выбор одобряю.
Так из списка личного состава Н-ской авиачасти исчез еще один холостяк. Конечно, может быть, все в этой истории чистый вымысел, а летчики-попутчики меня только разыграли. Правда, они рассказали это мне одному, а я всем-всем, что ж, пусть теперь они краснеют. А вы, дорогие читатели, сами решайте: кто кого разыграл?
СОЛИСТ
Некоторые думают: главные лица новогоднего праздника — Дед Мороз, Снегурочка, затейник или тамада, а я убежден: самый первый здесь — повар. Не приготовит он достойного ужина, и какое уж тут веселье, если поперек горла становится еда, где уж тут шутке пробиться!
Впрочем, я был свидетелем одной новогодней истории, где угощение было роскошное и все-таки у меня на глазах разыгралась трагикомедия. И случилась она в доме моего коллеги Ивана Афанасьевича, знаменитого повара. Мало того что он заведует производством ^самого популярного в нашем городе ресторана, он выступает еще по телевидению, печатает статьи и рецепты своих блюд в газетах, состоит в жюри всех кулинарных конкурсов, короче, он не просто повар, а как бы жрец кулинарного искусства. Его увлеченность своим делом просто фантастическая, и знатоки всех тонкостей гастрономии преклоняются перед ним, как перед великим маэстро.
Можете не верить, но всех остальных цехов таланты — актеры, конструкторы, летчики-испытатели — считают за большую честь, если, приготовив блюдо, Иван Афанасьевич выходит в зал ресторана, садится к столу и спрашивает: «Ну как?» Я знаком с одним академиком медицины, который яростно доказывал, что к нему Иван Афанасьевич относится лучше, чем ко мне, и даже назвал его Митей и был с ним на «ты». Тут же не без яду могу ответить: однако встречать Новый год к себе домой Иван Афанасьевич пригласил не Митю, а меня, хоть я только друг и собеседник, а Митя в случае нужды может по знакомству новую почку поставить.
Надо сказать, что хороший ресторан — это тоже своеобразная академия кулинарного искусства. Сюда, как и в научный институт, надо отбирать талантливых, одержимых, самоотверженных: чтобы дать блюду вкус и вид, нужно иметь дар и глаз, любит повторять Иван Афанасьевич. Довести еду до вкуса не легче, чем картину до всеобщего изумления.
Но вот Ивану Афанасьевичу с очередным пополнением прислали некоего Федора Шарагина, человека, в кулинарии, безусловно, кое-что понимающего, но преданного ей не до конца. Ивану Афанасьевичу больно было об этом мне рассказывать: ведь Федька был не только поваром, но и солистом самодеятельного музыкально-инструментального ансамбля «Поющие птенцы», а значит, работником ненадежным. Телефон на кухне, в конторке шефа, по которому звонили прежде только ему — едоки, редакции, начальство, — теперь то и дело требовал: «Попросите Федора Кузьмича!», «Можно товарища Шарагина?» И было ясно, что две знаменитости на одной кухне — это явный перебор. Но Иван Афанасьевич от родного дела не отрывался, а Федор почти каждый месяц уезжал: то у него, видите ли, конкурс в Сочи, то фестиваль в Берлине, то выступление в Праге. Иван Афанасьевич взъярился: «Хватит, никуда ты больше не поедешь! Работать надо, а не петь!» Отдадим Феде должное: он никуда не ходил, никому не жаловался, спокойно узорил в холодном цехе салаты и гарнировал закуски. И вдруг в конторке шефа раздался пронзительный звонок, минуты три клокотала трубка. Потом шеф, пунцовый, как болгарский перец, вошел в холодный цех и объявил: «Оказывается, Швеция разорвет с нами дипломатические отношения, если не приедет и не споет шведам Федька Шарагин! Собирайся, певец!» Опять Федькина взяла, и можете себе представить, как это было приятно шефу!
Вечером того же дня Иван Афанасьевич совершил еще одну непоправимую ошибку: он рассказал о своих мучениях с солистом жене и единственной дочери, поразительной красавице Лене. И только он упомянул эту явно разбойничью фамилию Шарагин, как всегда спокойная и медлительная дочь оживилась:
— Шарагин? Из «Поющих птенцов»?
— Он самый!
— Так он у тебя работает?
Иван Афанасьевич не сразу сообразил, что значит этот вопрос, но после этого вечера дочь, такая серьезная, медлительная студентка экономического института, вдруг зачастила к папе на работу. То шарфик занесет — к вечеру что-то похолодало, то просто явится: «Шла мимо и зашла». И, знаете, чем все это кончилось? Возвращается как-то поздно вечером Иван Афанасьевич, а в подъезде его дочь Лена стоит, прислонясь к батарее парового отопления, а перед ней мелким бесом вьется Федька — низкорослый, рыжий и даже в глухозимье конопатый. Иван Афанасьевич признался: его как варом обдало. Дома он даже валидол принял. А когда вошла дочь, строго спросил:
— Что это еще за новости?
И вдруг всегда такая спокойная, неторопливая, как лебедушка, Лена встопорщилась, как дикая кошка: