Тайга

Тоха просто отошел подальше. Я отнял у Юрки котелок, налил себе полную пригоршню воды, плеснул на лицо, умылся. Ситуация была такой дурацкой, что ее не хотелось даже обсуждать. Бред! Полный абсурд!

Юрка вновь отнял у меня котелок. Первая паника сошла на нет, теперь он действовал куда спокойнее — набирал в род воду, старательно полоскал и сплевывал в сторону.

Я между тем спросил:

— Коль, что это, если не сыроежка?

— Бледная поганка, — ответил тот.

— Как ты узнал?

— Просто, — сказал он, — знаю и все.

Если честно, меня это объяснение не убедило. Поэтому достал фонарик и отправился посмотреть. Юрка засеменил следом. Он беспрестанно булькал, таращился вокруг жалобными глазами.

От падения шляпка «сыроежки» раскололась надвое. Половинки лежали рядышком. Белые. Аппетитные. Сыроежка, как сыроежка. Ничем поганку не напоминает. Юрка сплюнул очередную порцию воды и озвучил мои мысли:

— Ну, не знаю… Она так похожа на сыроежку. — Потом пожаловался тихонько: — Горит.

— Что горит? — не понял я.

— Язык. Горит и щиплет. И еще горло.

Он вновь отхлебнул из котелка.

— Мих, — позвал Санжай, — пошли, еще воды наберем. Ту, что принесли, наш грибник всю перепортил. Заплевал.

Я глянул на Юрку. Тот сделал вид, что сказанное его не касается, старательно забулькал.

— Пошли, — ответил я.

А что тут еще было сказать.

Через полчаса у Юрки разболелся живот. Даже на расстоянии было слышно громкое бурление. Парень охал, вздыхал, бледнел от спазмов, покрывался потом. Повторял, как заведенный:

— В моем пузе революция — кишка кишке бьет по башке.

Шутка получалась так себе. Смотреть на него было страшно. Колька вытащил меня на край оврага, заставил светить фонарем, приговаривая:

— Вроде, где-то здесь видел. Вот точно здесь!

Скоро нашел, что искал, нарвал целый пучок каких-то цветов, отнес к костру. Потом нам снова пришлось спускаться в овраг.

Юрке заварили лечебный чай. Выдали полную кружку, снабдили запасом сухарей. Тоха постучал парня по плечу, сказал без намека на иронию:

— Кулеш тебе не предлагаю. Не обижайся. Тебе его сейчас нельзя. Пей Колькин чай, грызи сухари. Будем надеяться, что все обойдется.

От этих слов Юрка побледнел, отхлебнул сразу полчашки, едва не подавился, дрожащим голосом спросил:

— А что, может не обойтись? Я что, тогда умру?

Санжай неожиданно заржал.

— Умереть не умрешь, но продрищешься знатно. Ты ж ее не ел, поганку эту, а только лизал.

Юрка вздохнул, глотнул еще, тут же охнул, шмякнул кружку о землю и понесся в кусты.

— Ну вот, — Тоха долил в кружку отвара, — не пронесло.

— Чего это не пронесло? — Санжай потер заплывший глаз, глянул в ту сторону, откуда раздавались страдальческие стоны, добавил: — Очень даже пронесло.

Юрка бегал в кусты всю ночь. Угомонился только с рассветом.

Часы показывали девять. Тоха уже второй раз кипятил воду для чая. За это время мы успели умыться, развести костер, сварить манную кашу на сухом молоке, позавтракать, собрать почти все вещи.

Юрка спал. Он лежал на боку, подтянув к животу колени. За ночь парень стал бледным, осунувшимся. Тоха его будить не велел.

— Пусть поспит до десяти. Что толку его не выспавшегося в тайгу тащить. Все равно, что с гирей на ноге идти.

Все с ним были согласны.

Мы с Колькой перемыли вчерашнюю посуду, нашли два новых куска пирита. Принесли все наверх, положили у Юркиного мешка. Пусть он и сам во всем виноват, все равно его было жаль.

Парень проснулся полдесятого без нашей помощи. Открыл глаза, встрепенулся, уселся, спросил:

— Вы чего меня не разбудили-то?

Тоха пожал плечами, ответил вопросом на вопрос:

— Выспался? Тогда вставай, собирайся быстренько перекуси, и пойдем. Время не ждет.

На слове «перекуси», Юрка сморщился, словно в рот ему попал лимон. Попросил:

— Можно, я есть не буду?

Санжай глянул на него сочувственно, протянул флягу.

— Можно. Здесь вчерашний отвар. Пей, лишним не будет.

Юрка жадно присосался. Выдул махом не меньше половины. Отер губы, завернул пробку. Произнес:

— Спасибо.

Я даже удивился. Слова благодарности от этого парня я слышал впервые. Колька расплылся в довольной улыбке.

— Тогда, собирайся, — сказал он. — Как только сможешь идти, так и пойдем. И да, я тебе там в мешок оставшиеся сухари положил. Будешь грызть по пути.