Страница 93 из 100
План был разработан со всей тщательностью, на какую были способны два армейских оперативных работника — Казарин и Андронов. Виселица на площади заставляла поторапливаться.
Город затаился, словно перед прыжком.
Иванченко вернулся в город накануне восстания. Он постарел за эти дни и еще больше ссутулился. Огородами пробрался к своей хате переобуться, сменить белье. Дверь на замке: дочка позаботилась. Комок подкатил к горлу, и слезы полились сами собой. Зачем-то подошел к пустой собачьей будке.
Звякнула ржавая цепь. Он замер от этого звука и вдруг вспомнил осенний день, когда через щелочку в заборе смотрел на гитлеровцев, шагавших вслед за танками. Вот и раздавили те танки его семью: дочка в рабстве, жена в концлагере.
Прислонился горячим лбом к ставне и так постоял с минуту у родного окна. Потом осторожно вышел со двора и подался набухшей от снега и дождя улицей. Чем дальше уходил от родного дома, тем становился спокойней и кремнистей.
Когда же увидел всех начальников отрядов, уже не испытывал ни слабости, ни горького раздумья. Победа не за горами. Крепче держать винтовки и автоматы в руках! Пусть почувствует враг силу тех, кто скрывался все эти годы. Действия подпольщиков одобрены командованием Красной Армии и будут поддержаны. Удар должен быть сильным, неожиданным, но согласованным. Силы есть, оружия вдоволь. Бей без промаха! Каждый боец — рота. Каждая рота — дивизия. От Белого до Черного моря стелется огонь. То на фронте и в тылу бьют фашистов. Прогноз правильный — Гитлеру капут, и все дело. Внимательность и четкость, точное исполнение приказов — залог успеха... Сметем фашистскую нечисть с нашей священной земли, смерть немецким оккупантам!
Силы подпольщиков стянуты в укрытия, на явочные квартиры, иначе говоря, на исходные позиции. Наступил час.
— Ракету, Иванченко!
Осечка. Отсырел, видать, патрон от долгого ожидания. Еще выстрел. Вылетела, родимая... Зашипела, взвилась над городом.
Солдаты и полицаи, окружавшие виселицу, были ошеломлены внезапным огневым налетом. Неизвестные били отовсюду, на снегу лежали убитые и раненые. Толпа, согнанная к месту казни, шарахнулась в разные стороны и кинулась наутек.
Офицеры, прячась за киоск газированных вод или узенький бетонный столбик садовой ограды, пытались организовать оборону. Но превосходство восставших было явным. Отстреливаясь, гитлеровцы бежали, скрываясь во дворах и подъездах.
Бойцы приближались к тем, кто только что избежал страшной участи.
Рудой, едва переводя дыхание (он только что вместе с бойцами совершил бросок — занял защищенный металлическими воротами подъезд), одобрительно кивал, глядя, как ребята короткими перебежками, то залегая под огнем, то снова поднимаясь, преодолевают расстояние, отделяющее их от осужденных.
Внезапно Рудой увидел среди полицаев знакомую фигурку Сидорина. Тот лежал на снегу, страдальчески поблескивая своими глубоко запавшими глазами. Он не стрелял в своих, в подпольщиков, и. вместе с тем не осмеливался стрелять и в чужих. Как попал он в это пекло? Ведь было ему известно о восстании! Видно, не удалось выкрутиться.
— Сидорин вон, видишь? — бросил Рудой Семену Бойко, который ни на шаг не отходил от командира.
— Какого черта он там?
— Обстоятельства, вероятно... Кто знает? Растерялся...
В это время из городского парка по восставшим ударил пулемет. Его голос был столь неожидан и грозен, что бойцы отряда, да и сам Рудой, не сразу сообразили, кто стреляет.
Продвижение замедлилось. Рудой видел, как щелкают пули о фасады домов, как неосмотрительно подавшиеся вперед уже навечно застыли на площади.
Гитлеровцы и полицаи, словно на спасительный огонек, бросились к пулемету.
— Семен, бери людей — и в обход, через парк, через зимние ворота... Снять пулеметчика! Видишь, вон откуда бьет?! Если достанешь — гранатой его. Быстрее!
Рудой, посылая автоматную очередь за очередью в залегших и кое-где уже окопавшихся гитлеровцев, прислушивался к звуковой панораме далеких и близких улиц, ловя голоса соседних отрядов. Но то ли отряды молчали, то ли он ничего не мог расслышать из-за пальбы, только почудилось ему, что восставшие разгромлены.
Между тем сметливый гитлеровец бил точно и методически. К татаканью его пулемета присоединились выстрелы солдат и полицаев, занявших оборону. Еще несколько минут — и враг придет в себя, наступит роковой момент.
Видно, не один Рудой понял это. Сидорин вдруг зашевелился на снегу, отползая в посадку под надежную сень пулеметного огня, и, спокойно прицелившись, почти в упор — Рудой это отлично видел — выпустил очередь в пулеметный расчет гитлеровцев. То, что случилось затем, горькой болью отозвалось в сознании Рудого. Сидорин, ни разу не выдавший себя, не дрогнувший в самых трудных обстоятельствах, забыл о благоразумии и, выпрямившись во весь свой неказистый рост, стремительно бросился навстречу подпольщикам.
Осиротели Липицы-Зыбино! Сидорин ткнулся лицом в родную землю, сраженный пулей. Не думал, не гадал Рудой, что так близок конец друга. Сжалось сердце, точно это его собственная пуля оборвала, жизнь того, с кем не одну ночь коротал в конюшне, пропахшей навозом и прелью.
— Огонь, огонь!
Но повстанцы, руководимые скорее личными ощущениями боя, нежели командирским приказом, поняли, что устранено главное препятствие — умолк пулемет, и стали смело подвигаться к центру площади. Вскоре по окопавшимся гитлеровцам зазвучали выстрелы из прозрачной аллеи городского парка, одна за другой взорвались гранаты. Это Семен Бойко с ребятами. Рудой мысленно поблагодарил товарища, увидел, как словно ветром сдуло гитлеровцев, как бегут они и падают. Он успел еще подумать, что, видно, судьба спасла Бойко в свое время, надев шкуру полицейского не на него, а всегда и на все готового Сидорина.
Ах, Сидорин! Никогда больше ты не узнаешь, как оплакал тебя тульский край, какими почестями увенчал твой незаметный подвиг народ! За то, что незаслуженно принимал презрение тех, ради кого служил в полиции и боролся... «Ехал солдат додомоньку, встретил свою дивчиноньку...» Ехал, да не доехал к своему счастью, под мирное небо родного края.