Страница 2 из 36
Как они могли остаться чистыми?
Наедине с собой, в своих доспехах, ожидая падения с неба, он вспоминает девушку, с которой все началось. Он вспоминает, как ее рыжие волосы падали ей на глаза. Как танцевали ее губы, когда она смеялась. Как она дышала, лежа на нем, такая теплая и хрупкая в слишком холодном мире. Она мертва уже дольше, чем успела прожить. И теперь, когда ее мечта сбывается с таким размахом, он задается вопросом: могла бы она узнать об этом? А еще он спрашивает себя: если он умрет сегодня, станет ли ему известно, чем откликнулась его жизнь во Вселенной? Каким человеком вырастет его сын в мире, созданном отцом? Он вспоминает лицо сына и размышляет о том, скоро ли тот станет мужчиной. И думает о своей золотой жене. О том, как она стояла на посадочной площадке, глядя на него снизу вверх и гадая, вернется ли он домой.
Больше всего на свете он хочет, чтобы это закончилось.
Потом механизм срабатывает.
Он всем телом ощущает рывок. Стук собственного сердца. Слышит безумный гогот Гоблина и вой его друзей, пытающихся забыть своих детей и любовь и быть храбрыми. К горлу подкатывает тошнота, когда позади срабатывают магнитные рельсы. Металл содрогается и выстреливает его через пусковую шахту в безмолвный космос на скорости, в шесть раз превышающей скорость звука.
Люди называют его отцом, освободителем, военачальником, Королем рабов, Жнецом. Но, падая на раздираемую войной планету, он чувствует себя мальчишкой. Доспехи его алы, армия его огромна, на сердце у него тяжело.
Идет десятый год войны и тридцать третий год его жизни.
Часть I
Ветер
Самсон порабощенный, ослепленный
Есть и у нас в стране. Он сил лишен,
И цепь на нем. Но – горе! Если он
Поднимет руки в скорби исступленной —
И пошатнет, кляня свой тяжкий плен,
Столпы и основанья наших стен, —
И безобразной грудой рухнут своды
Над горделивой храминой свободы!
1. Дэрроу
Герой республики
Я устало шагаю во главе армии, наступая на цветы. Последняя часть каменной дороги передо мной усыпана лепестками. Дети бросают их из окон, и они, лениво кружась, падают со стальных башен, высящихся по обе стороны бульвара Луны. Солнце в небе умирает долгой смертью продолжительностью в неделю, окрашивая рваные облака и собравшуюся толпу в кровавые оттенки. Волны людей накатывают на заграждения службы безопасности, вдавливаясь вглубь нашего парада, а стража города Гиперион в серой форме и сине-зеленых беретах охраняет маршрут, заталкивая пьяных гуляк обратно в толпу. За оцеплением по тротуару рыскают агенты антитеррористических подразделений; их фасеточные очки сканируют радужки, руки лежат на энергетическом оружии.
Мой взгляд блуждает по толпе.
После десяти лет войны я больше не верю в мгновения мира.
Море представителей всех цветов бушует вдоль двенадцатикилометровой Виа Триумфия. Построенная сотни лет назад моим народом, алыми рабами золотых, Триумфия не раз была свидетелем торжественных шествий завоевателей Земли, покорявших континент за континентом. Грозные и надменные убийцы с железным хребтом и золотыми глазами некогда освящали эти самые камни. Теперь же, почти тысячу лет спустя, мы оскверняем священный белый мрамор Триумфии, воздавая почести освободителям с глазами цвета гагата, пепла, ржавчины и почвы.
Когда-то это наполнило бы меня гордостью. Ликующие толпы, славящие Свободные легионы, которые вернулись, уничтожив очередную угрозу для нашей юной республики. Однако сегодня я вижу голографические изображения своей головы в окровавленной короне, слышу улюлюканье адептов «Вокс попули»[1], размахивающих флагами с рисунком перевернутой пирамиды, и не чувствую ничего, кроме тяжести непрерывной войны и отчаянного желания снова обнять близких. Я уже целый год не видел жену и сына. После долгого путешествия с Меркурия я хочу лишь вернуться к семье, упасть на кровать и проспать целый месяц без сновидений.
Передо мной лежит завершающий отрезок пути домой. Триумфия расширяется и упирается в лестницу, ведущую на Новый Форум, и я оказываюсь перед последней вершиной.
Люди, пьяные от ликования, взбудораженные новыми рекламными голограммами, глазеют на меня, когда я подхожу к нижней ступени. Липкие от сладостей руки машут в воздухе. А языки, развязавшиеся от возбуждения и восторга, выкрикивают мое имя или проклинают его. Не то имя, которое дала мне мать, а то, которое я завоевал своими деяниями. Имя, которое проигравшие нобили со шрамом шепчут теперь как ругательство.
– Жнец, Жнец, Жнец! – вразнобой и вместе с тем исступленно кричат в толпе.
Этот крик удушает, будто кто-то стискивает на моем горле миллионопалую руку: все надежды, все мечты, вся боль сжимаются вокруг меня. Но конец уже близок, и я пока еще могу переставлять одну ногу за другой. Начинаю подниматься по лестнице.
Глухой лязг.
Мои металлические ботинки скрежещут по камню, будто бы на ступень обрушилась вся тяжесть потерь: Эо, Рагнар, Фичнер и все остальные, сражавшиеся и павшие на моей стороне… Тогда как я почему-то выжил.
Я высок и широкоплеч. В свои тридцать три я мощнее, чем в юности. В моем облике и движениях чувствуются сила и свирепость. Рожденный алым, ставший золотым, я сохранил то, что дал мне ваятель Микки. Эти золотые глаза и волосы теперь куда привычнее для меня, чем те, что были у мальчика из шахт Ликоса. Тот паренек рос, влюблялся, копал землю… Но он так много потерял, что иногда мне кажется, будто это произошло с другой душой.
Лязг. Еще один шаг.
Иногда я боюсь, что война убила этого мальчика внутри меня. Мне отчаянно хочется сохранить его в памяти – того парня с неопытным чистым сердцем. Забыть этот город-луну, эту Солнечную войну и, прежде чем мальчик внутри меня умрет навеки, вернуться в нутро планеты, где я появился на свет. Иначе мой сын потеряет шанс когда-нибудь узнать, каким был его отец. Но у миров, похоже, свои планы.
Лязг.
Я ощущаю тяжесть хаоса, спущенного мною с цепи: голод и геноцид на Марсе, пиратство черных в Поясе, терроризм, лучевая и другие болезни, пожирающие низшие уровни Луны, и двести миллионов жизней, потерянных за время моей войны.
Я заставляю себя улыбнуться. Сегодня наш четвертый День Освобождения. После двух лет осады Меркурий присоединился к свободным планетам: Луне, Земле и Марсу. Бары открыты. Уставшие от войны граждане бродят по улицам, выискивая повод продолжить праздник. В небо с треском взлетают фейерверки; их запускают и с небоскребов, и с крыш многоквартирных домов. Благодаря нашей победе над первой от Солнца планетой Повелитель Праха отброшен к своему последнему бастиону, планете-крепости Венере, где его потрепанный флот охраняет драгоценные верфи и оставшихся лоялистов. Я вернулся домой, чтобы убедить сенат предоставить мне корабли и людей истощенной войной республики для еще одной, последней кампании. Для завершающего удара по Венере, чтобы положить конец этой треклятой войне. И тогда я смогу наконец отложить меч и навсегда вернуться домой, к семье.
Лязг.
Улучив момент, оглядываюсь. У подножия лестницы замер в ожидании мой Седьмой легион, вернее, то, что от него осталось. Двадцать восемь тысяч мужчин и женщин – а когда-то их было пятьдесят тысяч. Не соблюдая строевой порядок, они стоят вокруг четырнадцатиконечной звезды из слоновой кости со скачущим Пегасом в центре – ее держит над головой знаменитая Тракса Телеманус по прозвищу Кувалда. Клинок Аталантии Гримус лишил Траксу левой руки, и она заменила ее металлическим экспериментальным протезом от «Сан индастриз». Ее золотые волосы, унизанные белыми перьями, подарками от почитателей-черных, вьются на ветру.
В свои тридцать с лишним это крепко сбитая женщина с бедрами толщиной с водяной трубопровод и грубовато-добродушным веснушчатым лицом. Она улыбается, стоя за плечами обступивших ее черных и золотых. Синие, алые и оранжевые пилоты машут толпе. Алые, серые и бурые пехотинцы улыбаются и смеются, когда хорошенькие молодые розовые и алые подныривают под заграждение и подбегают, чтобы набросить кому-то на шею цветочную гирлянду, сунуть в руки бутылку со спиртным и поцеловать в губы. Это единственный полный легион на сегодняшнем параде. Остальные остались на Меркурии под предводительством Орион и Харнасса – сражаться с легионами Повелителя Праха, застрявшими там после отступления их флота.
1
От лат. vox populi – глас народа.