Страница 18 из 21
Ей не самоутверждаться надо и не побеждать каждую вредную тетку, а добиться своей цели. И идти дальше. Так что…
Пусть живут.
Ужин в монастыре в основном состоял из молитв. Еще был черный хлеб (жевать который так же приятно, как и кусок глины) и тушеные овощи.
Кажется, прошлогодние.
Мия подумала, что три дня – это максимум. Потом она превратится в дракона и сожрет к чертям поросячьим местную кухарку. Или у кого там послушание на кухне?
Нельзя же так издеваться над продуктами!
Или это умерщвление плоти? Начинается с желудка?
Келья тоже была… кошмарной!
Темной, сырой, холодной, одеяло вообще – огрызок счастья, подушка не предусмотрена, деревянная скамья пытается притвориться кроватью… Одно утешение: на ней даже тюфяка нет.
То есть – нет насекомых.
Кусать некому, но спать все равно невозможно. Мия лишний раз порадовалась, что надела на себя несколько юбок и две безрукавки под низ – так проще, чем все время показывать нужную толщину. Завернулась в плащ так, что из капюшона даже носа не торчало, и крепко уснула.
Лавки там, не лавки…
Попробуй походи весь день! Тут и на гвоздях уснешь…
Утро ознаменовалось криком петуха, столь же бездарным завтраком из непроваренной овсяной крупы (оказывается, и так можно, чтобы с одного края подгорело, а с другого не сварилось – вот талант-то!) и молитвой.
В храме было так холодно, что Мия даже во всех своих одежках замерзла. А монахини?
Вот где жуть-то жуткая! Так годик-два поживешь – да и на встречу с Господом. От чахотки, от еще чего… тут в принципе, что ли, не топят?
Ладно, это Мию тоже не касалось.
А вот библиотека и матушка Паола…
Вот матушка Паола выглядела вполне приличным человеком. Достаточно добрая, спокойная, не сплетница, к большому сожалению Мии…
Она, недолго думая, проверила почерк и посадила Мию переписывать какую-то ерунду. Житие какой-то святой…
Может, раньше Мия и отнеслась бы к этому серьезнее. Но сейчас?
Она – не человек. А грехов на ней столько, что хорошо еще крыша монастыря на Мию не падает. И молнией ее не разразило.
А могло бы…
Так что не думаем о продуктивности, думаем о своем.
И Мия попробовала втянуть монахиню в разговор.
Это оказалось достаточно быстро и просто. Но…
О том, что интересовало девушку, матушка Паола не имела ни малейшего представления. Ни кто останавливался в монастыре, ни когда… Какие-то книги? Кто и что жертвовал на монастырь?
Да, безусловно, ведутся списки. Но это только у матушки-настоятельницы. У нее вообще много чего хранится, в ее состоянии одна радость и осталась – книжку почитать. Или побеседовать с кем… вряд ли, конечно, Мию к ней позовут. Где матушка, а где Мия…
Но вдруг?
Мия подумала, что не станет ждать милостей от природы, осторожно выяснила, где находятся покои настоятельницы, – и перевела разговор на пергамент и чернила.
Не знаешь ты чего-то?
И не знай, тебе так будет жить проще, а мне – спокойнее. И убивать не придется, лишний грех на душу брать.
Тем более что о случившемся в Умбрайе – о гибели семьи Бонфанти – монахиня точно ничего не знала. Мия спрашивала. Ну и пусть живет с миром.
Вечером Мия отдала ей свою работу и получила в качестве благодарности очередное благословение. Как следует померзла в храме. А в качестве ужина выдали рыбную похлебку. Единственная радость, что горячую. Но лучше б горячей воды просто дали – по консистенции похоже, а опасности отравиться вроде как нет. Как-то эта похлебка пахла… странновато.
Когда она отсюда выберется, она пойдет в трактир и нажрется. Мяса.
Много.
Что она – свинья, что ли? Да на таком рационе и свинья-то подохнет! Они хоть и всеядные, но не настолько! Тьфу!
Спрашивать благословения?
Просить отвести ее к настоятельнице?
Или еще какие-то глупости устраивать?
Мия о таком и не думала, и думать не собиралась. Ей надо?
Она пошла. Или – она пришла.
Правда, каким чудом мать Норма не скончалась, обнаружив рядом с собой постороннего человека… Это уже другой вопрос.
Она действительно была старой, эта женщина. Старой и больной. Лет семьдесят, не меньше…
Выпавшие зубы, побелевшие волосы…
Мия решила принять свой собственный облик и теперь смотрела холодными глазами на мать Норму.
– Доброй вам ночи.
– И тебе, дитя.
Когда тебе за семьдесят, начинаешь спокойнее относиться к жизни. Мало ли что может делать посторонний человек в твоей келье?
Может, у него важное дело?
Мия не стала тянуть.
– Скажите, мать Норма, знакомо ли вам имя – Эванджелина Бонфанти?
Как оказалось – знакомо. Да настолько, что настоятельница ахнула, подавилась слюной и чуть не отправилась на встречу со Всевышним. Преждевременно.
То есть Мия не возражала бы – пусть помирает, но сначала расскажет, что и как. А потом уж что захочет, то и делает.
Прокашлявшись, монахиня посмотрела на Мию серьезным взглядом.
– Пожалуйста, подойди поближе. Хочу тебя увидеть… ты на нее похожа?
– Не знаю, – честно ответила Мия.
– Это – твое настоящее лицо?
Мия подняла брови.
– Вы и об этом знаете?
– Знаю. Дана Бонфанти была моей подругой. Она похоронена на нашем кладбище.
Оп-па!
Вот могилу прабабки Мия встретить не рассчитывала. Но…
– Она точно умерла?
– Она умерла у меня на руках. И похоронена здесь, рядом с внучкой…
– Та-ак… – Мия почувствовала, что где-то здесь нелогичность. – Мать Норма, вы не могли бы рассказать мне все, что вы знаете о моей прабабке? Пожалуйста…
Монахиня кивнула, ничуть не удивляясь просьбе.
– Я знаю не так много. У нее была сложная и длинная жизнь… во многом благодаря ее крови. Так что вы, юная дана Бонфанти, можете жить долго, если вы такая же, как ваша прабабка.
Мия кивнула.
– Называйте меня Мия. Так будет проще.
– Хорошо, Мия. Что ж, начнем с начала. Вы знаете, что, когда вашей прабабке было десять лет…
Большую часть истории Мия знала. И о королеве, и о службе Эванджелины… Оказалось, что верны были два предположения Мии. Эванджелина, во‑первых, родила сына от женатого мужчины с весьма и весьма ревнивой супругой, а во‑вторых, мальчику было тяжело при дворе. И подстроить несчастный случай могли – супруга была ревнива, – и травить его начали, когда он стал понимать, что такое «ублюдок». Поэтому сына Эванджелина отвезла в свой родной город.
Там у нее была кормилица, там были надежные люди, которым она могла доверить малыша… и это оправдалось.
До смерти последнего Сибеллина.
В каком-то смысле были верны все версии… Эванджелина действительно забрала внучку у родителей. Не потому что почуяла в ней какую-то там кровь, нет. Просто малышка постоянно кашляла, и любящая бабушка решила отвезти ее на лето на воды. Вот и все.
Родители не возражали.
Когда Эванджелина узнала о случившемся и бросилась в Умбрайю – ей остались только угольки. Конечно, она отплатила за смерть сына и невестки, но разве это вернет любимых людей?
Увы…
Женщина осталась рядом с кучей могил. И… почему бы нет?
Деньги у нее были, было и желание отсидеться. И она попросту пришла в монастырь.
Там росла маленькая Анна, там спокойно жила Эванджелина.
Нет, способностей у малышки не было. Никаких. А вот желание посвятить себя Богу – появилось.
Для Эванджелины это было… ну, если и не крахом жизни… принять такое решение от ребенка она попросту не могла. Смирения не хватало. Или хотелось внуков… ладно. С учетом того, что Анна была внучкой, – правнуков.
Анна настаивала на своем, Эванджелина злилась… Договорились так: если в двадцать лет Анна еще будет хотеть пострига, Эванджелина обещала с этим смириться.
Не пришлось.
Монастырь, увы, не крепость. Нет, совсем не крепость…
И люди тут случаются разные, и всякое бывает… в том числе и бродячий менестрель, который попросту обольстил Анну Бонфанти. Что уж он пел, что говорил… крепость пала к его ногам.