Страница 30 из 37
От француженки отвернулись друзья. Лишенная работы, больная, она вынуждена была продавать фамильные драгоценности — их было, надо признаться, не так уж и много, вскоре пошли в ход все более или менее приличные вещи. Старуха, скорее снедаемая любопытством, чем жалостью, прислала вдруг небольшую помощь — деньги эти мгновенно растаяли — они ушли на содержание себя и ребенка, на оплату лекарств, врача, на получение сведений об Иване Александровиче, для чего Полина снарядила в Петербург на свой счет гонца.
Едва оправившись от болезни, решила она и сама отправиться в столицу. Как иностранке, ей для этого понадобился паспорт.
"В то время меня начали осаждать приближенные Анны Ивановны то своим вниманием, то разными преследованиями. Пока я хворала, меня все забыли и оставили в покое, но когда узнали, что я хлопочу о паспорте, чтобы ехать в Петербург, то стали снова убеждать меня не ездить, и даже интриговали, чтобы я не могла получить паспорта".
И все же она уехала.
Анненков был человеком, склонным к меланхолии, "по природе своей, — писал декабрист Розен, — он был тих, молчалив, мало собщителен и крайне сосредоточенного характера". Разлука с Полиной — единственным человеком на белом свете, к которому Иван Александрович был привязан всей душой своей, подействовала на него убийственно. В одной из первых записок, полученных Полиной с помощью все того же преданного друга Стремоухова, были такие строки:
"Где же ты, что ты сделала? Боже мой, нет ни одной иглы, чтобы уничтожить мое существование!"
А существование его было отвратительным. Дело даже не в том, что деньги, отпущенные на содержание узников, растекались по рукам крепостного начальства, от коменданта Сукина до нижайшего из чинов, дело еще и в том, что петербургские родственники воровали из тех небольших средств, которые посылала все же, после близкого знакомства с Полиной и по ее настоянию, мать декабриста. Один из них, Якобий, имел доступ в крепость. Но из тысячи пятисот рублей, отправленных из Москвы, он присвоил две трети, решив, что Анненкову хватит и этого. Кроме того, он оставил у себя вещи узника, даже любимые его золотые очки, которые, по настоянию Полины, вернул… через тридцать лет!
Появление Полины в Петербурге, ее настойчивость в желании увидеться с возлюбленным, ее находчивость и отвага свершили чудо: Анненков ожил, в сердце его явилась яснокрылая надежда на соединение с Полиной, ибо она в первую же встречу обещала ему сделать все, чтобы разделить его судьбу.
Какого труда стоило Полине каждое свидание! То она переодевалась горничной, то подкупала стражу, то "прогуливалась" вдоль крепостной стены в часы прогулок заключенных, чтобы хоть издали бросить взгляд на Ивана Александровича.
"В первый раз, — пишет она, — когда мне, наконец, привелось его встретить, он проходил мимо меня в сопровождении плац-адъютанта. Вид его до такой степени поразил меня, что я не в силах была двинуться с места: после блестящего кавалергардского мундира на нем был какой-то странный костюм из серой нанки, даже картуз был из той же материи. Он шел тихо и задумчиво, опустив голову на грудь, и прошел мимо, не узнав меня, так как был без очков, без которых ничего не видел".
Не имея в Петербурге близких знакомых, Полина, естественно, тянется к соотечественникам. И вот тут-то происходит знаменательное знакомство.
Жил в те поры в Петербурге известный фехтовальщик Огюстьен Гризье. Чем только не промышляли иностранцы, приютившиеся в российском стольном граде! Огюстьен Гризье учил красиво.
Курсы этого учителя фехтования прошел Пушкин, он был приметным бойцом, с удивительной легкостью постиг новые приемы и тактику сражения на шпагах, делал это артистично и заслужил самые высокие похвалы своего учителя. Брал у Гризье уроки и Анненков. Француз сердечно отнесся к своей соотечественнице, к судьбе ее дорогого друга, снабдил ее некоторой суммой денег, и, видимо, не без его влияния у Полины возникла авантюрная идея: выкрасть Ивана Александровича из крепости, переправиться с ним за границу.
Через несколько лет, вернувшись в Париж, Огюстьен Гризье напишет мемуары о десятилетнем пребывании в России, и посетители его парижского великосветского салона, куда известные общественные деятели и писатели Франции приходили не столько пофехтовать, сколько провести время в дружеской беседе, отметят незаурядность этих воспоминаний. о чужой стране. Александр Дюма, умевший легко черпать из жизни и литературы все увлекательное и обращать в приключенческо-исторические романы, положит воспоминания Огюстьена Гризье в основу книги "Записки учителя фехтования". Рукопись Гризье, посланная автором в дар Николаю I с благоговейным посвящением, вызвала благодарность российского монарха, император направил учителю фехтования подарок — бриллиантовый перстень, роман же Александра Дюма был в России запрещен до самой революции и впервые увидел свет в 1925 году, в день 100-летия восстания на Сенатской площади.
Между тем Полина, одержимая новой идеей, разыскивает для Анненкова поддельный паспорт, и какой-то петербургский немец обещает ей дать такой паспорт за шесть тысяч рублей. Дабы добыть эти деньги, француженка уезжает в Москву, является к Анне Ивановне, но та ей отвечает:
— Мой сын — беглец!.. Я никогда не соглашусь на это, он честно покорится своей судьбе.
— Это достойно римлянина, — отвечала ей Полина. — Но их времена уже прошли.
Однако она и сама уже понимала, что Анненков откажется покинуть товарищей своих, что он твердо разделит их судьбу, сколь бы жестокой она ни была.
"Это происходило в декабре месяце, 9 числа, 1826 года.
В это время мосты были все разведены, и по Неве шел страшный лед; иначе как в ялике невозможно было переехать на другую сторону. Теперь, когда я припоминаю все, что случилось в ночь с 9 на 10 декабря, мне кажется, что все это происходило во сне. Когда я подошла к реке, то очень обрадовалась, увидав человека, привязывающего ялик, и еще более была рада узнать в нем того самого яличника, который обыкновенно перевозил меня через Неву. В этакую пору, бесспорно, не только было опасно пускаться в путешествие, но и безрассудно; между тем меня ничто не могло остановить; я чувствовала в себе сверхъестественные силы и необыкновенную готовность преодолеть всевозможные препятствия. Лодочник меня также узнал и спросил, отчего не видать так долго? Я старалась ему дать понять, что мне непременно нужно переехать на другую сторону. Он отвечал, что это положительно невозможно; но я не унывала, продолжала его упрашивать и, наконец, сунула ему в руки 25 рублей; тогда он призадумался, а потом стал показывать мне, чтобы я спустилась по веревке, так как лестница была вся покрыта льдом. Когда он подал мне веревку, я с большим трудом могла привязать ее к кольцу, до такой степени все было обледеневшее; но, одолев это препятствие, мигом опустилась в ялик; потом только я заметила, что руки у меня были все в крови; я оборвала о ледяную веревку не только перчатки, но и всю кожу на ладонях.
Право, не понимаю, как могли мы переехать тогда, пробираясь с такой опасностью сквозь льдины!
Бедный лодочник крестился все время, повторяя; "Господи, помилуй!", наконец с большим трудом мы достигли другого берега; но когда я подошла к крепостным воротам, то встретила опять препятствие, которое, впрочем, ожидала; часовой не хотел пустить, потому что было уже 11 часов ночи".
Право же, иногда приключения Полины Гебль похожи на эпизоды авантюрного романа, но, увы, во всем рассказанном выше нет ни грана выдумки.
Невероятные усилия пришлось приложить ей, чтобы ночью пробиться в крепость, точно сердце ее предчувствовало беду и разлуку… Короткое свидание… Клятвы верности и любви… Она вернулась домой — ее комната была неподалеку от крепости — вся дрожа: от холода, от страха, пережитого на реке, хотя и подсознательного, от волнения, вызванного свиданием.