Страница 1 из 3
Ты не мой Boy 2
Янка Рам
Пролог
На плацу строевая, второй час, мы, синхронно маршируя, отрабатываем парадный квадрат.
Это как медитация под барабанную дробь подошв.
Бах-бах-бах…
Я делаю это все на автомате, не вникая. Используя это время, чтобы побыть «один». И немного пофантазировать о моем чудовище. У меня уже случилась тьма внутренних диалогов с ней. Ну как диалогов… «Встретились», помолчали, молча проорался. Или «встретились», выдал ей очередную несусветную дичь. И «встречаемся» все время внезапно. Потому что я боюсь к ней подойти. И совсем не потому что получу в морду. В морду — было бы хорошо… Я боюсь чего-то другого. Обнажения, которое я не вывезу. Не хочу никогда встречаться с ней больше! Потому что ссадины мои уже зажили. А я — нет.
Она меня заблокировала везде. Этот факт вызывает мазохистское удовлетворение.
Нет, я и не собираюсь ей писать. Я сдыхаю потихонечку без нее и мне по своему спокойно. Словно смертельный диагноз уже поставлен и… никакой суеты больше не надо.
С логикой я попрощался давно, потому что обкосячился я, а обиду чувствую на нее. Лютую! До тряски!
За что?
Потому что вместо того, чтобы убить меня за мои косяки, она просто… забила. Забила и забыла.
Ты не права, Малышечка моя, не права. «Мы в ответе за тех, кого приручили», блять!
К концу строевой, становимся в шеренгу.
Честь строить нас сегодня выпала прапорщику Красько. Так как все, кто старше по званию — на совещании. Красько нормальный прапор, практически свой, за что яростно не любим начальством.
— А что у нас с Корниенко?
— Все в порядке, товарищ прапорщик, — поглядывает на меня сержант. — В строю.
— Да?.. А я даже не заметил. Ты чего, Корниенко, маршировать научился?
— Так точно… — вяло бросаю я.
— Корниенко, ты сломался, что ли, не пойму? Или дома у тебя чего случилось? Ты это… Шути давай свою хрень какую-нибудь. А то к психологу обратно взвод отправлю.
По взводу стон.
Психологами и административными разборками нас доконали после моего явления «со следами насилия» от чудовища.
— Шути сказал, Корниенко… — наигранно свирепо. — Видишь, товарищ прапорщик скучает и изволит капризничать!
— Корниенко ну, давай, — пихают пацаны.
Вздыхаю.
— А вы женаты товарищ прапорщик?
— Допустим…
— А капризничаете, как будто Вы замужем.
Взвод тихо ржёт.
— Вот ты дебил, Корниенко.
— Не дебил, а дивергент.
— Это ж наряд!
— Ну, буду нарядный дивергент.
— Тьфу, гадость какая. Ты хотя бы лечишься? Тебя ж с пацанами страшно в казарме оставлять. Попортишь ещё. Срам такой…
— Гы-гы-гы… — угорают пацаны.
— Чо ржете? Равнение на-ле-во! Шагом в столовую марш!..
Догоняет наш строй, я иду в последнем ряду.
— Корниенко, к Малышкину в кабинет.
— А зачем?
— То мне неведомо. Приказ.
Отстаю от своих, иду рядом с ним.
— Не смешно ты стал шутить, Корниенко. Вот раньше любую глупость ляпнешь и смешно. А сейчас вроде шутка нормальная, а не смешно. Чего так?
Пожимаю плечами.
— Устал я за этот год конченный…
Смываюсь от него. Иду на второй этаж к Малышкину. Отцу моего чудовища.
— Курсант, Корниенко по вашему распоряжению прибыл, — смотрю мимо него.
— Кор-ни-ен-ко… Как же ты достал меня Корниенко. Ты хуже, чем больной зуб. Скажи, мне, курсант, это что такое?
Вытаскивает из моей карты кардиограмму. И ещё одну. И ещё одну…
Закатываю обречённо глаза.
— Ты же не годен. У тебя же аритмия и тахикардия.
— Симулирую, товарищ капитан, — равнодушно брякаю я, продолжая глядеть мимо него.
— Вот и отец твой с нашим полковником говорят — симулируешь… — задумчиво.
— Ну и всё. Забудьте.
— Как я забуду? А если ты загнешься на марш-броске?
— Не… — качаю головой. — Не загнусь. Здоровое у меня сердце.
— Ну а хер ли оно стучит не по уставу?! — рявкает он.
Опять смотрит на справки.
— А как ты это симулируешь, Корниенко?
— Легко… Просто думаю об одном человеке…
— А ты не можешь о нем не думать, — злится он, — пока тебе кардиограмму делают?!
— Не могу я о нем не думать… — закрываю глаза.
Не-мо-гу.
Глава 1 — Булки с грусникой
Сегодня у нас нет занятий, потому что в десять марш-бросок в полном обмундировании. И после завтрака нам дают пару часов отлежаться, чтобы никто не проблевался от этих радостных нагрузок на полный желудок. Ненавижу… Сдыхать там в соплях, слюнях и поту! Скотство!
Я валяюсь на своей кровати, смотрю в потолок. И про себя проговариваю какие-то заученные наизусть тексты, чтобы мысли мои не утекали к той, что меня ослабит…
Но нет, не получается.
Где ты там, моя малышка?
Это так далеко, что я почти не чувствую твое присутствие.
Возвращайся, пожалуйста.
Ну, хочешь, перетрахай там всех этих финских боев мне в наказание, но только возвращайся, живи здесь, рядом…
— Дэнчик.
— М.
— У нас тут какой-то литературный вечер придумали. Ну и сам понимаешь, добровольно-принудительное участие. Ты же со стихами дружишь, давай я тебя запишу. Есть что почитать?
— Есть… — задумчиво вздыхаю. — «Когда ты вернешься — будет много цветов… И я буду молчать, у меня не будет слов… Когда ты вернёшься — я коснусь твоих рук… Наверно станет слышен под рёбрами стук… Когда ты вернешься — будет все как хочешь ты… Будут смех, и слезы, друзья и цветы… А пока ты там с кем-то… где-то ебешься… А ЭТО… Это все БУДЕТ ПОТОМ, КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ… — хриплю я, закрывая глаза.
Сержант цокает.
— Вот ты конченный, Корниенко.
— Не пойдет?
— Иди в пень!
Ну нет, так нет.
— Корниенко! — заглядывает прапорщик Красько. — К Коновалову на кардиограмму.
— Неделю назад делали…
— Малышкин сказал без нормальной кардиограммы он тебя на трассу не выпустит. Так что давай, стучи там ровно. А то пацаны на марше без тебя от скуки сдохнут.
Кабинет нашего Коновала напротив кабинет Малышкина. В одной рекреации. Между ними диванчик и фикус. Напротив — лестница…
Захожу, стягиваю тельняшку, прячу в карман цепочку с крестиком.
Он слушает меня сначала фонендоскопом.
— Ты чего — бежал сюда что ли? Или сиди, отдыхай, дыши глубже. О хорошем думай! Понял?
Выгоняет меня на диван в рекреацию.
Смотрю на часы — девять тридцать. Наших сейчас уже строить пойдут.
Малышкин поднимается по лестнице с детской курткой в руках. Говорит по телефону. Следом за ним семенит Мила.
Он заходит в кабинет, а она останавливается передо мной.
Мила в нежно-голубом костюме феи. С локонами, короной, блёстками на лице и с волшебной палочкой в руках. На конце палочки — звезда, оформленная голубым лебяжьим пухом. Фея, феей, если не знать, что злыдень. Даже на щечках ямочки.
— Чо сидишь?
— Дышу…
— Зачем все такое чёрное? — тыкает мне волшебной палочкой в грудную мышцу.
— Там картинки неприличные были. Пришлось забить.
— А что там было?
— Тут череп с сигаретой. А тут тетка голая.
— А вот тут была… — тыкает мне в скулу. — Сердечко. Где?
Теперь там шрам.
— Свёл лазером. Выжгли короче.
— Зачем?
— Разонравилась… — пожимаю плечами.
— А это что за дырка? — тыкает в печень.
— А это я такой как ты был. Меня одного дома оставили, а я с лестница упал и напоролся на кованный пик стальной от камина. Чуть не умер. Операцию делали…
— А мама где была?
— А мамы у меня не было. Бабушка была. Потом умерла…
— Так ты сиротка? — смотрит с сочувствием.
Фыркаю от смеха.
— Нет. Отец-то есть у меня.
— А хочешь булочку с грусникой?
— С грусникой?.. Очень хочу. Грусника — это моя любимая ягода.
— Правда?
— Угу…
— А тут мама напекла, они ещё горячие.
Вытаскивает из новогоднего пакета коробочку, обернутую полотенцем. Разворачивает, там фольга. Открывает…