Страница 32 из 40
— В четвертой городской, — шепчет Нина. — Ты приедешь? Может, тебя послушают?
— Приеду.
Сбрасываю звонок, подхватываю тарелку с сэндвичем и поднимаюсь на второй этаж. Рано Юра решил коньки отбросить. Как же мои планы показать ему, какой я весь самостоятельный, решительный и крутой?! Салатики с курицей он жрать отказывался! Да я ему сам эти салатики буду в глотку пихать и посажу на цепь у беговой дорожки, если выкарабкается.
— Валер? — очухиваюсь от тихого вопроса Вики, которая держит у груди Соню. — Ты чего такой бледный?
— Мама твоя звонила, — стою перед ней и ставлю тарелку с сэндвичем на комод у пеленального столика. — Юра в больнице.
— Что? — глаза Вики округляются беспокойством. — Что с ним?
— Я не понял. Или инсульт, или инфаркт.
— Боже… — Вика встает.
— Я поеду и позвоню тебе, как что-то выяснится…
— Мы вместе поедем, — хмурится. — Там же мама… Одна… Что же он так рано решил помереть?
— Я все же настаиваю, чтобы ты осталась.
— Нет, мы все вместе поедем, — кладет покряхтывающую Соню на пеленальный столик и сердито смотрит на меня, — и это не обсуждается.
— Вика…
— Мы стараемся не ссориться, — зло щурится. — И мы сейчас теряем время за разговорами, Валер. Если не с дядей я должна быть рядом, то с мамой.
— Понял, — киваю и выхожу, — тогда пятиминутная готовность.
Возвращаюсь, обнимаю удивленную Вику и прижимаю к себе:
— Все будет хорошо. Этот говнюк так просто не сдастся и потреплет всем еще нервы.
Вика тихо всхлипывает и шепчет:
— Я, конечно, его ненавижу и все такое, но… я планировала побывать на его похоронах намного позже…
— Я тоже, — целую ее в висок. — Я ждал, что он, как горец, лет до ста пятидесяти доживет.
— Иди, — отстраняется и вглядывается в глаза. — Теперь у нас четырехминутная готовность. У меня пара минут на Соню, и пара на меня.
— Я ему потом устрою оздоровительную физкультуру по первое число, — торопливо выхожу, развязывая пояс на халате.
Я не чувствую паники или страха. Я зол. У меня тут в семье только первые шаги к примирению с испуганной и забитой девочкой, а Юра решил мне поднасрать. Я, конечно, понимаю, что на горе и смерти можно тоже сблизиться, но я бы выбрал путь соблазнения, смущения и сэндвича с яйцами и ветчиной.
— Только попробуй сдохнуть, пастушина ты наглая, — рычу в гардеробной и накидываю на плечи рубашку, — я за тобой в ад, сволочь ты наглая, спущусь.
— Валер, — меня в очередной раз вытягивает из рамышлений голос Вики, которая стоит с люлькой у ног в гардеробной. — А мы уже готовы.
— Почему сейчас? — затягиваю ремень.
— Он всегда был таким, — Вика слабо улыбается. — И ты же пообещал, что все будет хорошо. Значит, будет.
И смотрит так решительно, что я, мать его, таю. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Моя жена приняла на веру мои слова, и я теперь просто обязан реанимировать Юру. Соня в люльке зевает, потягивается и улыбается. Вот кем я должен быть. Тем, с кем всё будет хорошо в любой ситуации.
— Если ты вазочку нашел, то уж врачей в больнице встряхнешь, — Вика хмурится, — и если что, то и я с криками и перевернутой мебелью присоединюсь, а там и Соня заполирует всё визнами и ревом. Она иногда так орет, что окна дрожат.
— А вот это серьезная угроза, — перевожу взгляд на Соню, которая, кажется, ехидно посасывает большой палец, будто готова задать жару всем по команде мамули. — Поддержишь папу?
Щурится и улыбается, выпуская ручеек слюны. И в этот момент приходит четкое осознание, что в люльке под цветным вязаным одеялом лежит моя дочь от моей крови и моего семени.
— Поехали, — разминаю шею, шагаю к Вике и приобнимаю ее за плечи. — Устроим им встряску.
Глава 50. Нас заставили
— Не пускают… — всхлипывает мама мне в шею.
Валерий в стороне у регистрационной стойки активно жестикулирует и тихо доказывает двум дежурным врачам, что мы все одна семья и умирающий вредный мужик — наш. И если он сейчас сдохнет, то пусть это сделает в окружении близких и родных.
— Вика, а если умрет…
Мама любит дядю, и сейчас она не в силах этого скрыть. Она маленькая слабая женщина, и ей очень страшно за того, кто однажды нагло и беспардонно ворвался в ее жизнь.
— Я вашу сраную больницу по кирпичикам тут разнесу! — рявкает Валерий. — Что вы тут мекаете и бекаете, как два барана?!
Два барана мрачно переглядываются, кивают друг другу, синхронно разворачиваются и шагают по коридору:
— Пройдемте.
Мама взвизгивает и кидается за ними, вытирая слезы мокрым платком. Подхватываю люльку с Соней, которая к моему большому удивлению не проснулась от разъяренного рявкает Валерия. Я ее не понимаю. Она обычно просыпается от любого шороха, а тут — само умиротворение.
— Тупые идиоты, — Валерий забирает у меня люльку и нервной приглаживает волосы.
— Что сказали?
— Ничего путного. Я ни черта не понял, — зло поскрипывает зубами, и на виске пульсирует венке гнева. — Дебилы какие-то, честное слово.
Нервничает и волнуется. Ему бы радоваться, ведь вряд ли дядя успел его выписать из завещания, но в нем нет ни тени торжества.
— Валер! — слышу голос Аркадия, моего свекра.
Оглядываемся. Отец Валеры размашисто шагает к нам, а за ним семенит испуганная и бледная Екатерина, моя свекровь.
— Помирает? — в глазах Аркадия тоже проскальзывает злость.
— Я не знаю, — Валерий пожимает плечами.
Соня и не думает просыпаться. Лишь сонно покряхтывает, и Екатерина кидает на нее ласковый взгляд. Вероятно, хочет потискать ее, но ситуация как бы не располагает к сюсюканью.
— А врачи что говорят? — Аркадий вглядывается в лицо Валерия.
— Да ничего они не говорят.
— Надо его отсюда тогда забрать, — возмущенно цокает Екатерина. — Что за непрофессионализм! Если не он сам коньки отбросит, то они его в могилу загонят!
— А это еще кто? — интересуется один из врачей с усами под носом.
— Семья, — рычит Валерий.
Всей толпой идем по коридору, и медсестра, что встречается нам на пути, вжимается в стену и провожает нас круглыми глазами. Я бы на ее месте тоже испугалась, потому что лица у нас мрачные, суровые и решительные. Сворачиваем к лестнице и в молчании поднимаемся на второй этаж.
— Нин, — обеспокоенно шепчет Екатерина. — Ты же его знаешь, он нас всех еще переживет.
— Вопрос, в каком виде, — невесело отзывается Валерий.
— Поставим мы его на ноги, — отвечает Аркадий и окликает врачей. — Эй, что с ним?
— Заключение будет после анализов, — пространно говорят они и ускоряют шаг.
— Это не ответ, черт вас дери!
Врачи переходят чуть ли не на трусцу.
— Если он тут богу душу отдаст, — Аркадий повышает голос, — я вас тут всех под суд подведу. Скольких вы тут загубили своей карательной медициной, а?
Через минуту нас запускают в одну из палат, где на больничной койке лежит дядя с закрытыми глазами и тяжело дышит. Правый рукав рубашки закатан, и в вену вставлен катетер капельницы.
— Юра… — мама бросается к нему, и я поджимаю губы, чтобы не расплакаться. Беру Соню на руки, и она сквозь сон сладенько причмокивает. Мне бы часть ее наивного спокойствия и уверенности.
Дядя приоткрывет глаза, оглядывает нас и смыкает веки:
— Пришли…
— Конечно, пришли, — мама сжимает его ладонь. — Юра…
— Нина, — хрипит, — наклонись…
— Да, милый?
Сердце щемит от ее “милый”, и я с трудом сдерживаю слезы.
— В кармашке рубашки, — шепчет дядя и тяжело вздыхает.
— Что там?
Дядя хмурится и сглатывает, будто ему больно говорить. Мама оглядывается. Глаза красные, губы дрожат, а щеки бледные.
— Нина, — сдавленно сипит дядя.
Мама торопливо и непослушными пальцами лезет в нагрудный карман его рубашки, и через секунду выуживает кольцо из белого золота с внушительным таким брюликом. Каждого из нас накрывает полное недоумение. Мама медленно моргает в удивлении, вытаращившись на кольцо, и дядя слабым шепотом спрашивает, вновь приоткрыв веки: