Страница 66 из 91
Глава 5
Кузя старался держать свое обещание и вел аккуратно. Но всё равно с удовлетворением отметил, что доехали они гораздо быстрее, чем когда машину ведет хозяин. А ведь Кузя ни разу не нарушил скоростной режим!
В поместье их уже ждали.
Миша, увидев Кузю, с радостными криками немедленно повис на нем. Кузя подхватил мальчика и высоко подбросил в воздух. Рядом тут же появился Анонимус и смерил шутника укоризненным и настороженным взглядом.
— Да ладно, ты что же, боишься, что я уроню Мишу? — рассмеялся Кузя и подмигнул фамильяру.
— Какой он тебе «Миша»?! Не смей так панибратски обращаться с юным графом!
— Ага, — Кузя еще раз подбросил мальчика, — видишь, ему нравится. Правда, юный граф Миша? Хочешь еще?
— Да-а! — воскликнул мальчик и снова с визгом полетел вверх.
Кузя едва удержался, чтобы не показать Анонимусу язык. Уж больно у того был суровый вид.
— Если хозяину это доставляет удовольствие, то не смею препятствовать, — фамильяр наклонил голову.
— Да брось, нельзя быть таким серьезным. Это весело. В прошлый раз ты мне выговаривал за то, что я играю с детьми котом.
— Я не сомневаюсь, что в этот раз ты сделаешь то же самое, — в голосе Анонимуса по-прежнему звучало недовольство, но Кузя уже понял, что бурчит суровый див совершенно не всерьез. Анонимус не сводил взгляда с Кузиного хозяина, который, поприветствовав фамильяра кивком, обнялся с братом и направился к дому.
Было что-то странное в отношении фамильяра к колдуну. И странность эта только усилилась после нынешнего Рождества.
Этот праздник хозяин захотел провести с семьей. Ужин еще не закончился, а он отозвал Анонимуса в библиотеку и закрыл дверь. Кузя ничего не мог поделать, библиотека располагалась слишком близко, и он отлично слышал весь разговор.
— Я долго думал, — сказал тогда хозяин, — нужно ли это сделать публично или наедине. И понял, что наедине мои слова смутят тебя меньше. Я должен извиниться. Я несправедливо наказал тебя и усомнился в твоей честности.
— Я не заслуживаю извинений, — раздался голос фамильяра, и Кузя почувствовал выплеск силы, шерсть у него на загривке слегка вздыбилась. Анонимус потерял свое обычное спокойствие.
— Заслуживаешь, — продолжил хозяин, — я не общался с семьей, ничего не знал и сделал скоропалительные и неправильные выводы. Я виноват и приношу извинения.
Некоторое время в библиотеке было тихо, только шерсть на загривке Кузя топорщилась все сильнее и сильнее. Наконец, кот не выдержал и почесался.
А из-за двери раздался голос Анонимуса:
— Вы правильно поступили, ваше сиятельство. Я действовал по приказу, но ведь я же мог увлечься. И подчинить себе эту семью. Но вы не позволили даже мысли об этом зародиться у меня в голове. И не дали мне вступить на неправильный путь.
Снова повисла пауза. После чего Кузя услышал удивленный голос хозяина:
— Анонимус! Ты что же это, пошутил, что ли?
В следующий раз, когда Кузя увидел фамильяра, на суровом лице Анонимуса играла легкая, едва заметная улыбка.
Кузя отпустил Мишу, и тот убежал. Младшей дочки видно не было, как и Сары, Кузя не ощущал лису поблизости. Скорее всего, они гуляли.
— Пойдем, — у него за спиной раздался голос. Кузя обернулся. Анонимус снова выглядел привычно невозмутимым.
— Куда?
— Вниз, на кухню. Пока ты не затеял бегать голый, задрав хвост, я покажу тебе, как сервировать стол.
— Стол? Да я умею, вроде, — удивился Кузя.
— Да? — приподнял одну бровь Анонимус. — И какой бокал следует подавать для белого вина?
Кузя пожал плечами:
— Ну, стеклянный, пузатый такой. А для водки стопки, они в шкафу стоят. Что тут сложного?
— Что тут сложного… и ты еще собираешься стать фамильяром рода Авериных! Рано или поздно под твоим руководством окажутся дом и прислуга. И что же? Они будут подавать вилку для рыбы к десерту? А ты стоять и спокойно смотреть?
Кузя усмехнулся:
— Времена меняются, кому сейчас есть дело, какой вилкой брать десерт? Я вообще его ложкой ем!
Анонимус посмотрел на Кузю с некотором сочувствием, как на умалишенного. А потом крепко взял за плечо.
— Идем. Я объясню тебе, что важно знать фамильяру и почему.
— Как хорошо, что ты приехал, — Василь еще раз обнял брата, — я очень рад, что сегодня ты будешь со мной.
— Прости, что раньше тебе приходилось переживать тяжелые воспоминания в одиночестве.
— Нет… у меня же есть семья, но… — Василь замолчал.
Аверин понимал, что брат имеет в виду. Даже из Академии он не приезжал в этот день домой. Просто запирался в своей комнате и сидел в обнимку с фотографией родителей. А потом, с годами, вообще стал забывать про дату.
Для него мама и папа были чем-то далеким, полувоспоминаниями, полуснами. А Василь… Он их отлично помнил, и гибель родителей осталась для него незаживающей раной.
Бабушка никогда не отличалась сентиментальностью. И жестко пресекала все попытки поделиться с ней бедами или страхами. Поэтому брат искал участия у Анонимуса?
— Пойдем к склепу, помолимся, — позвал Василь, — потом пообедаем. Вечером сходим в церковь. Вот такой сегодня план, — брат слегка смущенно улыбнулся.
— Отличный план.
Они углубились в парк. Вовсю уже цвела вишня. Свежая, только что вылезшая из земли трава зеленела под ногами. И Аверин понял, что в глубине души завидует брату, который живет в поместье в тишине и покое, без всяких древних мечей и еще более древних жутких существ.
Хотя, сколько нервов и сил брат тратит на свой завод, Аверин не знал.
Они подошли к склепу. Василь положил ладонь на камень.
— Надо же, теплый. Уже успел нагреться на солнце. Потрогай.
Аверин положил руку рядом и едва не вздрогнул. От камня исходил мертвенный тягучий холод.
— Да… наверное, — неуверенно проговорил он. Видимо, здесь, в месте упокоения родителей, брат ощущал близость с ними и это наполняло его теплом.
А Аверин чувствовал холод и то, что к склепу часто ходит Анонимус. Зачем фамильяру бывать здесь под личиной? Надо будет спросить.
Василь наклонил голову и прикрыл глаза. Губы его шевелились.
Аверин тоже прикрыл глаза. И попытался представить, как выглядели его мать и отец, когда учились в Академии. В те времена, про которые вчера рассказывал дядя. В альбоме сохранились фотографии, маленькие и черно-белые, по ним мало что можно было разобрать. А Аверину хотелось бы увидеть их юными, маму — танцующей, отца — на вытяжку стоящим перед ректором, который отчитывал его за стишки про Инессу.