Страница 8 из 87
За последний год имя Михаила Григорьевича Черняева приобрело в России невиданную популярность. О нем говорили везде и по любому поводу. Генерал взял Чимкент и Ташкент и не особо прославился, но в 1876 г. Сербия воевала с Турцией за независимость, и Черняев предложил свою помощь князю Милану*. Русский генерал стал одним из командующих сербского войска, и все сразу же моментально изменилось. Черняева узнала вся Европа. Тысячи добровольцев из России устремились в Сербию, дабы помочь православным братьям. Агентура доставляла подробные сведения о тамошних событиях И о том, как небывалый национальный подъем постепенно становился все тише и тише, а сербы через несколько месяцев уже не так горели идеей собственной независимости и о том, как после ряда поражений сербская армия уже не могла продолжать сражаться. Генерал Черняев обвинял сербов в неспособности воевать и в полной некомпетентности их правительство. Князь Милан телеграфировал Александру II, умоляя спасти страну от полного разгрома. Но Россия не могла так просто влезть в тот жутко запутанный клубок интересов нескольких стран и все затихло.
— Да уж, не повезло генералу с сербами, подкачали православные, — констатировал Некрасов. — Ну, ничего, нынешняя война обязательно все наладит.
В таких разговорах мы коротали время, и путь казался короче.
После Ясс двинулись строго на юг, в Бырлады и Текучи. Румыния выглядела как типичная сельская страна, бедная и безграмотная. В каждой деревне, селе и городе нас встречало все местное население. Пройдя первые сто верст мы освоились и перестали обращать на них внимание. Нам строго приказали соблюдать дисциплину и следить за тем, чтобы нижние чины ни при каких обстоятельствах не обижали румын.
В дороге нас догнал Густав Эйфель, получивший полный расчет за свой мост. Во Францию он решил возвращаться долгим путем через Бухарест, Будапешт и Вену, напросившись часть маршрута проделать с нами. Я не возражал. С Францией мы не воевали, а Румыния считалась отдельной страной, так что француз волен делать, что пожелает.
— До сих пор не могу поверить, что разделяю путь с самими гусарами Смерти, любимым полком цесаревича Николая! — восторженно заявил инженер. Он в сотый раз оглядел мою форму, остановив взгляд на тяжелом мальтийском кресте и Адамовой голове. Было видно, что воинские знаки приводят его в полный восторг. В первый раз, когда мы только знакомились, он про нас не знал, но затем ему хватило ума и любознательности выяснить все нужные вопросы. Так что теперь он был, что называется «подкован». — Ваши подвиги в Азии, ваша форма… это же целый сюжет для романа!
— А что, про нас и во Франции знают? — лениво поинтересовался Некрасов и я перевел на немецкий.
— Шутите, господин ротмистр? Добрая треть парижан уверена, что лишь благодаря вам Россия смогла захватить Бухару и Хиву. Вот только проясните, что же значит Кара Улюм?
— Черная Смерть.
— О-о, — со значением протянул впечатлительный инженер. — Понимаю, это сильно, господа, очень сильно! У меня дома есть друг, Ги де Мопассан, начинающий писатель, правда, он пока стесняется и пишет в стол. Я ему непременно расскажу о вас, ему такие истории нравятся.
Француз человеком оказался хоть и себя на уме, но впечатлительным и романтичным. Я уже окончательно решил, что такими знакомствами судьба не разбрасывается. Свою Эйфелеву башню он еще даже в проекте не видел, а различные идеи буквально бурлили в него в мозгу. И это хорошо — когда война закончится, мы с цесаревичем найдем ему применение.
На одном из вечерних биваков Некрасов приготовил жженку. Опробовав ее и сильно захмелев, Густав растрогался и принялся чуть ли не в засос нас целовать. Осоловел он знатно, еле ворочал языком, но перед тем, как его бережно оттащили в палатку почивать, торжественно пригласил нас в гости, в свой дом, находящийся в Париже.
— Не умеют французы пить, — констатировал Некрасов, ловко выбивая пробку у очередной бутылки. — А ведь мы только начали.
— Данная стадия называется предварительными ласками, — с непередаваемым грузинским акцентом заявил поручик Джавахов.
— Да, слабый народ пошел, — согласился граф Шувалов, после того как на полянке стих оглушительный хохот. — Где те ворчливые усачи, что под Бородино дали прикурить нашим дедам?
— Были, да вышли. За Бессмертных гусар! — предложил Седов. Пили мы из серебряных, с арабской вязью, стопок, моего бухарского трофея, известного всему полку.
— В рай попасть мне вроде как не светит, но, если все же окажусь в тамошних пенатах, непременно подам рапорт на имя архангела Михаила, пусть меня определят в гусары, — заявил князь Белозерский, который, как и Шувалов, перевелся в мой полк по высочайшему позволению наследника. — Ведь и на Небеси есть армия!
Юлианов Юлий Юльевич, мы прозвали его Ютри, ударил по гитарным струнам и запел молодым сильным голосом о том, как повезло ему родиться гусаром. Рут аккомпанировал, постукивая саблей по бутылкам. Джавахов и Ян Озерский непонятно с чего вдруг принялись спорить, какая приправа лучше всего идет к баранине. Изюмов посрамил обоих, уверено заявив, что лучшая приправа к любому блюду — женщина. Фальк подкинул в костер охапку сушняка. Огонь вспыхнул и заревел, осветив десяток практически трезвых лиц, усатых, со шрамами и без, уверенных, что все нам по плечу. Среди нас попадались жестокие грубые люди, гуляки, картежники, вертопрахи, повесы и хвастуны, но все были своими, не единожды проверенными и надежными, как булатная сталь.
К ночи распогодилось. Легкий ветерок разогнал тучи, попутно принеся аромат свежих трав. Я лежал на медвежьей шкуре, положив седло под голову. Было хорошо и легко. Меня окружали верные гусары, а в небесах ярко сияли звезды. Щелкали горящие угольки, пахло жареным мясом и жизнь казалась прекрасной.