Отель М100

– Так же! – возмутилась она. – Написать «так же» сможет и фотоаппарат, а вот передать, как чувствуешь, сложней. У меня много работ дома, но…

Возникала пауза.

– Когда-нибудь покажу, – договорила Вероника и сникла.

Алекс подошел к ней сзади и прижал к себе. И зашептал ей в ухо:

– Все будет хорошо. Я все сделаю, чтобы ты рисовала так, как ты чувствуешь. Я тебя спасу, плевать мне на весь мир, я только тебя спасу.

Промолчал и добавил:

– Ну и весь мир заодно.

– Нарисуй так, как ты любишь, в твоем фирменном стиле.

– Тебе не понравится! – играла она.

– Да перестань.

– Ладно. Сам напросился – смеясь, ответила Вероника.

Поменяв холст, начала рисовать. То, что поначалу показалось шуткой, было… На холсте Вероника рисовала не пейзаж, а что-то совсем другое. Пустой белый грунтованный холст наполнился оранжевыми, красными и желтыми масляными красками, выдавленными из тюбиков. Используя тряпку, она смешала яркие цвета на холсте. Чудесным образом, с помощью большой, толстой кисти нагромождение красок стало превращаться в бутоны орхидей и разноцветные круги. Орхидеи распускались, с помощью кистей поменьше и тонких пальцев Вероники, поглощая друг друга, и в самом неожиданном месте из того, что на первый взгляд казалось тенью, появилось красное солнце, а цветы превратились в планеты. Добавились другие краски: черная, синяя. Процесс гипнотизировал. Вероника немножко измазалась красками, казалось, картина и она стали едины. В результате буйство красок на холсте превратилось в солнце, пожирающее оранжевые цветы-планеты.

– Вы говорили о чем-то таком? – с серьезным лицом спросила она, а потом улыбнулась и заглянула Алексу в глаза.

Вероника стояла рядом с этюдником в легком платьице, поверх фартук. Ее одежда, руки, лицо и коленки немного испачкались в красной, оранжевой, желтой краске. Алекс подошел к ней, коснулся ее губ. Она обняла его в ответ. Яркие краски с ее рук перешли на его шею и белую рубашку…

Возвращаясь с прогулки, Алекс, обняв за талию Веронику, нес плоды ее творчества. Вечернее золотое солнце, взяв палитру Вероники, наполнило все вокруг яркими, летними красками. Пахло хвоей и морем.

Ближе к строениям они встретили Павла.

Улыбающиеся, счастливые Алекс и Вероника сильно отличались от Павла, он был явно не в себе, напряжен, серое лицо, казалось, что он вот-вот выругается или разрыдается, но он держался.

Павел впился взглядом в Веронику. Улыбка Алекса медленно превратилась в гримасу, похожую на оскал. Смотря в глаза другу, Алекс не видел его взгляда, тот был на ее теле. Не обращая внимания на Алекса, Павел перевел взгляд на картину и завис на еще больший период времени.

– Что с тобой, Паш? – спросила Вероника и, взглянув на Алекса, ткнула его локтем.

Павел молчал. Поднялся ветер, налетели тучи. Казалось, пауза тянулась вечно.

– Ты нарисовала орхидеи, а это здесь планета, а вот это…? – недоговорил Паша.

– Да, правильно, орхидеи! А ты и не понял. Обалдуй, – сказала Вероника и опять ткнула локтем Алекса.

Алекс ничего не ответил, Паша опять замолчал.

Он посмотрел на Веронику, на Алекса, улыбнулся и сказал:

– Ну да, можно попытаться.

– Чего? – спросил Алекс.

Павел, не обращая внимания на Алекса, взглянул на Веронику и добавил:

– Ты мне очень помогла.

Вероника с улыбкой:

– Чем?

– Потом объясню. Позволь мне взять твою картину, – попросил Паша.

– Бери, я еще сто штук таких нарисую.

Алекс растерянно передал картину Павлу. Паша судорожно схватил ее, как будто это бесценный шедевр из Лувра. Его пальцы скользнули по свежей масляной краске, размазав углы, он неловко перехватил картину и шепотом сказал:

– Эврика!

Четыре желтых лазерных луча ударили в звездное небо из здания обсерватории. Лучи сошлись в одной точке и исчезли. Холодный сухой воздух пустыни наполняли запахи скудной растительности, камней и пыли.

На бетонной площадке, рядом с гигантским, похожим на стадион, куполом телескопа, стояли двое. Астрофизик ESO Хельга Майер и молодая американка, астрофизик NASA Ева Ханссон.

Копна черных волос Евы, напоминание о латиноамериканских корнях, распушилась на ветру, превратив ее голову в одуванчик. В темноте было не различить красивое лицо Евы.

Из-за невысокого роста рядом с грузной Хельгой Майер Ева была похожа на ребенка. Светлые волосы Хельги увеличивали ее размеры, делая Еву визуально еще меньше.

– Два месяца вахты закончились, и уезжаете домой, сеньорита Ева? – крикнул проходящий мимо техник.

– Да, Висенте, счастливо! – ответила Ева.

– Чао, Ева!

– Аэропорт рядом с городком Антофогаста, внутренний перелет в аэропорт в Сантьяго и уже потом Нью-Йорк…

– Я помню, доктор Хельга, я же как-то сюда добралась, – перебила Ева и добавила:

– Не верю! Многие годы, вам удается скрывать такое?!

– Да, детка, – ответила Хельга на английском с немецким акцентом. – Заявки для наблюдения на инструментах ESO рассматривает специальный научный комитет, расписание составлено на годы вперед. Подобные комитеты есть во всех крупных обсерваториях мира. Именно им решать, когда, куда и как глубоко заглянет человечество. На этом этапе легко отсеять тех, кто сможет жить, зная, что планета обречена, и тех, кому слабо. Утечка возможна от не поднадзорных – тех самых любителей, которые зачем-то купили телескоп и прутся за город, где потемнее. Особенно опасны те, кто с мозгами, которые сами строят телескопы и тратят кучу денег и времени на них. Как будто нет других способов убить время, – рассмеялась Хельга и продолжила:

– С теми, кто далеко зашел, два пути, по-хорошему и не очень, – договорив, Хельга замолчала.

Ева подошла к ней и хотела что-то сказать, но Хельга перебила:

– Ну, к чему опять этот разговор? Почему не стоит информировать общественность? Да?

– Да, почему? – настаивала Ева с напором девочки-подростка.

– Ответ очевиден, – начала Хельга. – Информировать нужно для чего-то: для конкретной цели, для действий. А если человечество обречено, оно гарантированно погибнет, ну как бы мы не старались. Зачем информировать?

Ева молчала, Хельга продолжила:

– Чтобы обыватели мешали спасти то, что возможно?! Есть альтернативная идея спасения? Серьезно?! Без эмоций, трепа о правах и морали.

Ева отвернулась, Хельга продолжала:

– Нет, я так и думала! Люди смертны, но пока они не задумываются о том, что умрут, пока им не указаны точное время и место, они не опасны, но попробуй удержать население от беспорядков, когда они узнают, что умрут через год.

Хельга обернулась по сторонам и, убедившись, что ни кого нет, добавила:

– Если остается хотя бы шанс скрыть, скрывать необходимо, как хороший муж врет беременной, отекшей жене, что она красавица. Ты, Ева, даже не задумывалась, что большинство попросило бы им не говорить! Зачем такая правда?

Хельга опять обернулась по сторонам и добавила:

– Мы были вынуждены объявить дураками тех, кто распространял секретную информацию, ограничить в свободе несогласных. Это хорошо, что большинство далеко от астрономии, а те обыватели, которые интересуются, не обладают знаниями и оборудованием, чтобы понять суть происходящего.

Хельга подошла к Еве, обняла и добавила:

– Ты думаешь, мне это вранье нравится? Конечно же нет, но единственная причина, почему людям рассказывают про то, что их пугает: про катастрофы, преступность, войны – это желание удерживать население в страхе, в повиновении, но там есть решение – власти спасут и цель – оставаться у руля. Тут такого решения нет, и цель теряется. Поэтому многие из властвующих тоже не в курсе.

– Вы и ваши родственники будут спасены? – прямо спросила Ева и заглянула в глаза Хельги.

– Нет, детка, я остаюсь и мои родные тоже, – ответила Хельга с улыбкой. – Остаюсь по той же причине, по которой вылетела из отряда астронавтов. Из-за болезни, которая сделала меня такой грузной. Тебе, Ева, выпал шанс, который немногие получат. Ты молода, фертильна, умна. Ты нужна на «Ковчеге», но не я, в свои под пятьдесят.