Веятари

Завтракала тоже скорее по привычке, совершенно не чувствуя вкуса еды. И прислушивалась к звукам в доме, ожидая, когда хлопнет входная дверь, знаменуя уход Лиара.

Не дождалась. А когда вышла из комнаты, обнаружила, что он успел приготовить обед. И даже не удосужился переодеться для выхода из дома.

— Зачем ты выключила Бусинку? — спросил он, застав меня на кухне.

— Потому что у меня нет возможности ее заряжать.

— Есть, — возразил Лиар. — Я никуда не ухожу.

— Уходишь, — зло ответила я и оставила его одного, снова скрывшись в своей комнате.

Где-то в глубине души я понимала, что нам нужно поговорить. Я не могу выгнать его, это вернет Лиара на улицу, потому что атари, от которого дважды отказались, едва ли сумеет найти себе веятэ. Я не хотела разрушать его жизнь. Но и видеть его рядом не могла. Красивый сильный атари, живое напоминание того, что я потеряла. И без того не красавица, я не просто превратилась в чудовище. Лишившись глаза, я потеряла часть своих возможностей, как бойца. С одним глазом сложнее оценить перспективу и определить расстояние до врага, а без возможности наносить быстрые и точные удары я не смогу сражаться с теларами эффективно.

И я не уверена, что хочу продолжать сражаться.

Поэтому мне ни к чему его одолжение. Лиару нет необходимости тратить жизнь на заботу о калеке.

И мне бы нужно это до него донести. Но я просто не могу сейчас с ним говорить. Потому что я злюсь. Так сильно злюсь на него. Он больше не может меня подвести — но ведь он уже подвел. И это несправедливо, винить его, ведь выйти из дома в одиночестве было только моим решением. Но если я начну винить себя, это меня окончательно уничтожит.

И я злюсь от собственного бессилья. Потому что ничего, абсолютно ничего не могу изменить.

В этот день Лиар не ушел. Как и в последующие. А изредка покидая дом, он каждый раз предупреждал меня, что вернется. В ответ я требовала, чтобы он не смел возвращаться и вообще проваливал из моей жизни. Но так как обмен репликами шел через закрытую дверь в мою комнату, полноценного разговора не получалось.

Я по-прежнему не хотела с ним разговаривать.

Из комнаты я почти не выходила, разве что за едой. Аппетита не было, но я подозревала, что, если начну голодать, Лиар точно никуда не уйдет. Я даже что-то готовила, чтобы показать ему, что могу о себе позаботиться. Но в целом мои дни проходили совершенно однообразно — я просто сидела на своей кровати, глядя в одну точку. А потом ложилась спать, и мне ночь за ночью снилось, как меня атакует телар, а я не могу от него защититься. Я просыпалась разбитой, с ужасным самочувствием, и с каждым днем все больше погружалась в мрачное равнодушие.

Я потеряла счет дням, когда, наконец, услышала то, чего ждала все это время.

Звук захлопнувшейся двери.

Лиар ушел, впервые не пообещав вернуться. Должно быть, ему наконец-то все это надоело, и он все-таки оставил меня.

Эта мысль неожиданно меня потрясла.

Все эти дни мне почему-то казалось, что стоит мне остаться одной, и все как-то само собой разрешится. Что вслед за Лиаром уйдут злость и апатия, вернется воля к жизни, остановится плач. Подспудно, по-детски, я считала его источником своих бед и поэтому хотела, чтобы он исчез из моей жизни. Но сейчас, когда он действительно ушел, я словно очнулась, вынырнула из болота жалости к себе. Его уход действительно встряхнул меня — и я осознала, как глупо себя повела.

Мой атари был готов остаться рядом. Не важно, что им двигало — благородство или жалость, он был готов пожертвовать своим будущим ради калечной веятэ. И, позволь я ему остаться, уже никуда бы не ушел. Разве не этого я добивалась все то время, что мы работали вместе? Разве не желала я уверенности, что он не поменяет меня на другую веятэ? Я получила, что хотела — и сама отказалась от этого.

Только потому, что мне не понравилась цена?

Да, я изуродована и покалечена, но ведь, по большому счету, это ничего не меняет. Я все еще могу сражаться с теларами — так же, как это делают все остальные веятэ, из-за спины своего атари. Пусть сильных противников мне не одолеть, но и со слабыми теларами кто-то должен бороться. Потеряв глаз, я вовсе не перестала быть веятэ, пока рядом был атари.

Но я предпочла отмахнуться от этого, сосредоточившись на своем горе: я изуродована! Но ведь я никогда не была красавицей. Не я ли убеждала себя и других, что внешность — не главное? Что в моей жизни изменили шрамы на лице?

Ничего. Ведь я никогда не думала о семье. А единственный мужчина, что был мне нужен, и до шрамов не замечал меня.

Потому что я безродная; потому что я веятэ. Потому что я — его веятэ. Шрамы — это просто еще один пункт в списке причин, почему Лиар никогда не увлечется мной. Столь же непреодолимый, как и прочие. И если жалость — единственное, что могло удержать его рядом со мной, мне следовало воспользоваться этим.

А я, вместо этого, вымещала на нем свою бессмысленную обиду. И добилась того, что он ушел.

Просто отлично. Я столько времени потратила на жалость к себе, совершенно не думая о собственном будущем. Где вообще была моя голова? Я же всегда отличалась рассудительностью, почему меня так подкосило это увечье?

Что же я сделала со своей жизнью?

Ледяной панцирь, сковавший мой плач, рассыпался на осколки.

И я, наконец, дала волю слезам, оплакивая свою разбитую жизнь.

Как ни странно, слезы помогли. Истерика утихла, и вместе с ней ушли обида на судьбу и жалость к себе, столь долго мной лелеемые. Я снова могла смотреть на мир трезвым взглядом. Вот только меня пугало собственное будущее, настолько, что я трусливо отмахнулась от необходимости обдумать планы на дальнейшую жизнь и сбежала на кухню. Нужды в готовке не было, но я все равно развила бурную деятельность — что угодно, лишь бы отвлечься.

И мне это удалось настолько хорошо, что я вздрогнула, услышав знакомый голос:

— Лисса?

Я даже не услышала, как он зашел. И уставилась на него с изумлением.

Потому что увидеть его я совершенно не ожидала. Он ведь… ушел. Окончательно, разве нет? Я уже даже успела понять, почему это для меня плохо, и смириться с этим.

— Лиар? Ты… вернулся?

— Как и говорил, — он кивнул.

— Нет, не говорил, — я нахмурилась, пытаясь вспомнить.

Он ведь молча ушел? Или это я не услышала?

— Я каждый раз говорю, — мягко возразил Лиар. — Потому что не собираюсь от тебя никуда уходить.

Наверное, я обрадовалась. Только переход от отчаяния к радости был таким внезапным, что я снова утратила способность чувствовать, вернувшуюся ко мне сегодня. Но сейчас это было даже к лучшему. Не думаю, что Лиар оценил бы мои слезы и себя в качестве жилетки.

Я даже не уверена, что он позволил бы мне к себе прикоснуться. А новые потрясения мне были точно не нужны.

— Что ж, хорошо, — я отвернулась. — Открой источник.

Магия хлынула ко мне — такое знакомое, такое привычное ощущение. Взяв только необходимый минимум, я оттолкнула магию обратно. Лиар охнул, а меня кольнуло мимолетное чувство вины — он ведь говорил, что откаты бьют по атари весьма чувствительно. Но я помнила и другие его слова — Лиару совершенно не нравится, что я распоряжаюсь магией источника без его разрешения. Поэтому я решила ограничить поток. В конце концов, все веятэ так делают. Возвращают своему атари излишки магии.

Маска легла на правую половину лица, как влитая. Конечно, смастерить такую можно было бы и без магии, но тогда она бы так хорошо не держалась. Едва ли маска красила меня, но в любом случае, ее белый лаконичный шелк на лице выглядит лучше уродливых шрамов.

Я снова посмотрела на Лиара. Он морщился, но молчал, глядя на меня настороженно, словно не зная, чего ожидать.

— Завтра пойдем в гильдию, — сообщила я. — Надо сдать ту сферу и взять новое задание.

— Наконец-то ты вернулась, — мой атари улыбнулся так искренне, что я не решилась его разочаровать.

Я не вернулась. Прежняя я умерла в том тупике, а то, что осталось — это уже не я. И Лиару еще предстоит в этом убедиться. А мне — приспособиться жить.