Страница 14 из 52
Само собой разумеется, что в выговорах, удалении от должности и предании суду лиц, служащих в низших местах, в том числе и судебных, не было недостатка, это было обыкновенное и заурядное явление после каждой ревизии, делаемой в губернии то советником губернского правления, то вице-губернатором, то самим губернатором, то, наконец, сенатором.
Но все это не изменяло положения вещей; беспорядки в уездных судах, не исключая и губернских мест, до того укоренились, что считались нормальным положением их.
Магистраты в городах и ратуши в местечках были еще в худшем положении, чем суды.
Допущение в состав сих судов заседателей из казенных крестьян, кои все поголовно были безграмотны и невежественны, делало в глазах многих суд посмешищем.
Граф В. Н. Панин, будучи министром юстиции, зайдя в суд в Петербурге, встретил там одного человека в исподнем платье, с метлой или щеткой в руках.
На вопрос министра, где судья, он отвечал, что судьи нет, а на вопрос, где заседатель, отвечал: я заседатель.
Граф, взглянув на него, произнес: «Вы… ты…» — и ушел, не сказав ни слова. Действительно, на самом деле лица эти исполняли при судах должности сторожей, истопников и прочие, не соответствующие вовсе обязанностям судей.
Палаты уголовные и гражданские, несмотря на то что представляли собою вторую инстанцию, при сословных выборах, не отличались благоустройством. Надзор со стороны стряпчих в уездах и прокуроров в губерниях также не представлял собой обеспечения.
Заботы их исключительно ограничивались наблюдениями за ходом арестантских дел.
Все это указывало на необходимость в коренном преобразовании судебных места и судопроизводства. Но мысль о сем не вдруг явилась, следовало пройти много других стаций, чтобы достигнуть убеждения о необходимости реформы. Повторяю, что все это не сразу пришло в голову. Нужно было время!
Думали сначала, чтобы водворить правосудие в государстве и порядок в оном, стоит только сократить переписку и преобразовать полицию по отношению к судебным местам. Первым делом, по особому высочайшему повелению, занялось Министерство юстиции, а вторым — Министерство внутренних дел.
С целью иметь материалы для первого предмета, Министерство юстиции затребовало подробные сведения и соображения от всех прокуроров, председателей палат и товарищей их, а равно и других лиц о том, в чем именно нужно сократить переписку и по каким предметам.
Циркуляр министра юстиции с таким предписанием полетел по всем местам России. Засим в министерство начали от этих лиц поступать более или менее подробные соображения по этому предмету. Дело разрасталось до громадных размеров. В Министерстве юстиции целые шкафы заняты были бумагами по сему делу; о движении его показывалось, между прочим, и в ведомостях, представляемых ежемесячно государю императору.
О судьбе этого дела расскажу кратко.
Император Николай Павлович в начале 1850 годов, не видя конца дела о сокращении переписки, поручил князю П. П. Гагарину написать без замедления, какие именно нужно сделать сокращения, чтобы умалить вообще переписку по всем присутственным местам, не исключая и Сената.
Во исполнение сего князь П. П. Гагарин, не обратив никакого внимания на означенное дело и заключающиеся в нем более или менее деловые указания в необходимости изменения и судоустройства и судопроизводства, составил весьма быстро разные краткие правила относительно только предположения сокращения переписки, и не более того.
Правила сии в начале 1850 года были обнародованы.
На основании их действительно сокращены разные ведомости и донесения, представляемые то туда, то сюда, из низших мест в высшие, уничтожены некоторые реестры и книги, которые, без существенной пользы, велись в тех местах и Сенате, и сделаны разные указания в порядке отписки — но более ничего.
В результате оказалось, что судопроизводство от сего сокращения нимало не изменилось: бывшее запустение и бестолочь в судах остались прежние.
Улучшение штатов, о коих выше сказано, было предметом особых забот Министерства юстиции. Оно много лет переписывалось с Министерством финансов, вносило записки в государственный совет и наконец достигло того, что штаты его, впрочем в весьма скромных размерах, были действительно увеличены и введены. Но эта мера, с теми сокращениями, которые были придуманы князем П. П. Гагариным, не изменила положения вещей — все оставалось по-прежнему.
Ясно, что нужны были особые обстоятельства и новая какая-либо свежая струя, которая могла бы дать новый оборот делу усовершенствования нашего судоустройства и судопроизводства.
Полиция также по своим уставам, без избавления ее от производства следствий и устранения ее от разбора дел по маловажным поступкам, не изменила своего положения. Она была безобразна донельзя. Одним словом, суд и полиция шли параллельно, блистая, если можно так выразиться, своим неустройством.
О разных курьезах по судейским делам мы расскажем еще впоследствии, а теперь объясним, что все упомянутые мысли не суть слова пишущего эти строки, напротив того, ойи были выражены самим приснопамятным императором Николаем Павловичем по следующему случаю.
В 1849 году признано было необходимым произвести сенаторскую ревизию Калужской губернии, для каковой цели назначен был сенатор князь Давыдов, а при нем, в качестве старшего чиновника, определен был я, пишущий эти строки. В числе чиновников, прикомандированных к сенатору, находился и граф Алексей Константинович Толстой, известный по своим сочинениям, и А. К. Жизневский, нынешний председатель тверской казенной палаты — юрист по воспитанию и археолог в душе.
Ревизия эта была вызвана особым случаем. Сын генерал-лейтенанта Ершова, Иван, жаловался государю на то, что будто бы его отец, под влиянием калужского губернатора Смирнова, совершил дарственную запись в пользу своей незаконной дочери Софии, бывшей замужем за Россетом, братом жены Смирнова, Александры Иосифовны, и тем самым лишил его отцовского наследства. Вот по этому случаю сенатору князю Давыдову велено было произвести следствие, а вместе с тем сделать и ревизию всех правительственных и судебных мест губернии.
Перед отъездом в Калугу князь Давыдов представлялся императору Николаю Павловичу.
— Поезжай, — сказал ему государь. — Знаю наперед, что хорошего ты там мало найдешь. Суды в беспорядке, полиция не лучше. Проекты о ней в Министерстве внутренних дел не двигаются вперед. Дворянские опеки не охраняют сиротские имения, а разоряют. О них я тщетно стараюсь много лет. Но главное, — продолжал государь, — обрати ты внимание на то, почему в Калужской губернии, где некогда, как мне известно, процветали полотняные заводы, снабжавшие своими изделиями даже Америку, пали. Как объяснить это, и нельзя ли это поправить?
Слова эти по окончании аудиенции записаны были сенатором и переданы им потом мне.
Желание государя было исполнено и обстоятельные донесения представлены по окончании ревизии куда следует.
Скажем при этом, что жалоба Ершова не подтвердилась, и за клевету он был передан суду.
В отношении неудовлетворительного состояния судебных мест, полиции и дворянских опек слова государя по ревизии вполне подтвердились.
…В Калуге, при ревизии сенатора князя Давыдова, во время дворянских выборов обнаружился следующий курьез. Нужно было избрать председателя гражданской палаты, которая по своему положению и накоплению в ней дел, требовала более или менее опытного человека. Многие благомыслящие дворяне, а равно губернатор и сенатор указывали на двух лиц, именно Унковского и князя Оболенского. Открылась баллотировка — и что же вышло? Два эти лица забаллотированы были громадным большинством. В это время, как бы в шутку, кто-то сказал: «А не попросить ли нам баллотироваться Ивана Сидоровича Толмачева в председатели?» Лицо это было известно в Калуге своей простотой, доходившей до невозможности, а об образовании и знании судебного дела и говорить было нечего. Началась баллотировка, и наш Иван Сидорович Толмачев, во вред святого дела правосудия, избран был громадным большинством. Некоторые объяснили это нерасположением дворян к губернатору, желавшему провести в председатели князя Оболенского как своего родственника. Так или нет, но, во всяком случае, факт этот свидетельствует, что дворяне выбором лиц в судейские должности не дорожили и не придавали этому никакой важности.