Страница 51 из 59
На слова старшего Сомова о «слишком дорогом» подарке Надя ответила, что сама пошила тенниску. Объявила, что только она может оценить стоимость своей работы в денежном и любом другом эквиваленте. Назвала Вовчика моим другом; и «убедительным» тоном пояснила его брату: для советских людей «дружба» — это не пустое слово, «мы не обмениваем её на два червонца!». Я не проследил всю логическую цепочку её доводов. Но всё же признал их «убедительными» и «сильными».
Смотрел на раскрасневшееся лицо Мишиной мамы; мысленно упрекал себя в том, что поленился разрулить ситуацию без Надиного участия, что пошёл по лёгкому пути — противопоставил мужским доводам и логическим рассуждениям женские эмоции. Но всё же признал, что Надежда Сергеевна справилась с задачей. «Противник» был ею достойно встречен и повержен. Надя наглаживала «обиженного» Вовчика по голове (тот не пытался отстраниться), хлестала язвительными упрёками и «убийственными» доводами его старшего брата.
Я взял её за руку, погладил по плечу — успокаивая.
— Мамочка, — сказал я. — Ну что ты так разволновалась? Это было просто недоразумение.
Улыбнулся.
— Юноша уже всё понял и осознал, — сообщил я. — Он обязательно разъяснит ситуацию своим родителям.
Повернулся к старшему Сомову, спросил:
— Ведь так, Ваня?
— Эээ… да!
Иван Сомов закивал, соглашаясь с моими словами. Парень выглядел оглушённым, слегка шокированным. Надин яростный выпад заставил его отступить к самым ступеням (я даже волновался: как бы он не оступился и не покатился кубарем вниз). Ваня уже не выглядел надменным и уверенным в своей правоте. Он явно не ожидал от Нади подобного напора. Я отметил, что юноша пока не дорос до того, чтобы на равных спорить с взрослыми женщинами (в особенности с теми, которые защищали детей). Но порадовался, что тот оказался благоразумным: Иван не перешёл в споре на крики и оскорбления, чем заслужил моё уважение.
Я попросил Мишину маму вернуться в квартиру — прикрыл за её спиной дверь.
Спросил у Сомовых:
— Ну что, господа-товарищи, проблема решена?
— Решена, — ответил Вовчик.
Обернулся.
— На! Забери.
Он сунул деньги брату в руку — тот безропотно взял банкноты.
Иван Сомов посмотрел на две десятирублёвые купюры, ухмыльнулся.
— Так сколько, говорите, такая тенниска стоит? — спросил он.
— Ты чё, так и не понял?! — воскликнул Вовчик. — Это тёти Надин подарок! Сам ведь слышал!
Ваня выставил перед собой руку, будто отгородился от брата.
— Спокойно, малой, — сказал он. — Носи свой подарок. Никто у тебя его не отбирает.
Он вновь хитро улыбнулся.
— Забыл, что велел нам батя? — спросил он. — Отдать деньги за рубашку. Он не говорил, что именно за твою. И раз твоя нам досталась бесплатно, то у нас теперь есть деньги ещё на одну. Сечёшь, малой? Или ты сам объяснишь папаше, почему мы его ослушались?
Вавчик нахмурился, переступил с ноги на ногу.
— Зачем мне ещё одна рубашка? — спросил он.
— Не тебе, балбес! — сказал Иван Сомов. — Вторая — для меня.
Браться посмотрели друг другу в глаза (мне почудилось, что они мысленно обменялись ещё парой фраз), повернули лица в мою сторону.
— Вот это уже деловой разговор! — сказал я. — Одну минуту подождите, господа-товарищи. Возьму бумагу и ручку — запишу рост и размер одежды.
Сомовы вынудили меня взять за тенниску стопроцентную предоплату — все двадцать рублей. Я проглотил уже вертевшуюся на языке фразу («сейчас сброшу тебе рубль на карту»), прогулялся до Нади — стребовал с той рубль (вознаграждение для Вовчика). Братья ушли — не задержались «на чашку чая». Не остался даже Вовчик (хотя я показал ему новую книгу об Алисе Селезнёвой). Мальчик с гордым видом спрятал в карман металлический рубль (с изображением «головы Ленина»); пообещал, что придёт ко мне завтра (при этом он с вызовов взглянул на брата, но тот промолчал).
Обе «десятки» я отдал Надежде Сергеевне. Та растерялась. Смотрела на банкноты в своей руке; бормотала, что «двадцать рублей — это очень дорого за простую тенниску», что ей совестно брать «такие деньжищи» за двухчасовую работу. Но я ответил Мишиной маме, что, во-первых, тенниска не простая (а почти фирменная «адидасовская», и «даже лучше»). А во-вторых: потраченное на пошив одежды время она могла бы провести вместе со мной — со своим сыном («а лишать себя такого удовольствия — дорогого стоит»). Напомнил ей её же слова о том, что только она решает, сколько денег просить за свою работу.
— Нормальная цена, — сказал я, — это та, которая устраивает тебя, и которую согласен уплатить покупатель. Так, и только так. Это точно. Двадцать рублей — нормальные деньги. Я так считаю. И заказчик со мной согласился. Сама видишь. Потому что вот она, двадцатка: перед тобой.
Глава 18
Я не продолжил делать зарядку — отправился мыться. В Надиной ванной комнате не было душа (вообще). Потому я даже после зарядки всегда набирал ванну и плескался там в своё удовольствие (в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году жители Великозаводска не знали, что такое «счётчики на воду»; и не догадывались, почему воду следовало экономить). Вот и сегодня я окунулся в горячую воду по самый подбородок и наблюдал за тем, как падали из неплотно перекрытого крана капли. А в моей голове звучали слова: «Ванька-дурак, Ванька-дурак, Ванька-дурак…» Такие крики я не раз слышал, когда жил у тётушки. Тогда эту фразу выкрикивали дети — дразнили рыжего, неряшливо одетого мужчину, который проживал в тётушкином подъезде на первом этаже и часто засиживался на лавке у меня под окнами.
Теперь я вспомнил и фамилию того рыжего мужчины — Сомов.
Ванька-дурак Сомов стал третьим человеком (после моего папы и Юрия Фёдоровича Каховского) из тех, что повстречались мне и в прошлой, и в нынешней жизни. Вот только пока он не выглядел сумасшедшим. Брат Вовчика походил на «обычного» парня — не на жалкого, то смеющегося, то рыдающего оборванца (каким мне запомнился). Но я и раньше знал, что Иван Сомов не всегда был «дураком»: мне об этом рассказывала и тётка, и пацаны во дворе. Учился он в семнадцатой школе — в той самой, куда ходил Вовчик и Миша Иванов (я, Павел Солнцев, посещал её только одну четверть — в первом классе). Мне говорили, что в школе Сомов был «нормальным».
А «таким» («дураком», как обзывали его в нашем дворе) Иван вернулся из армии, из Афганистана.
Я учился в четвёртом классе, когда Иван Сомов вместе с отцом переехали в тётушкин дом. Я впервые увидел его, когда возвращался со школы (в начале осени). Подумал тогда, что в наш двор забрёл бездомный: одежда на мужчине была потрёпанной (мягко говоря), да и запашок от неё шёл не из приятных. Рыжеволосый мужчина вел себя спокойно, улыбался (он часто улыбался — даже когда плакал). Родители Сомова развелись (я подслушал беседу своей тётки и её соседки на эту тему) — Ивану выпало жить с отцом (сомневаюсь, что он сам делал тот выбор). Тогда же женщины вскользь упомянули, что у Сомовых в семье было двое детей. Младший остался с матерью — вспомнил я об этом обстоятельстве только в тысяча девятьсот девяносто первом году, когда Ванька-дурак умер.
Его убили в апреле (точную дату я не запомнил).
Три «правильных пацана» из нашего района вечером приставали к пятнадцатилетней девчонке из первого подъезда — вполне обыденный по тем временам случай. «Наши» парни наблюдали за этим со стороны: вмешаться в дела «старших товарищей» они не решились. А вот Ванька-дурак вмешался: он прибежал, едва услышал женские крики. Всё ещё не представляю, почему тогда завязалась драка. Мне не верилось и не верится, что «дурак» сам набросился на мужчин с кулаками (прежде ничего подобного за ним не водилось). Запуганная девица потом рассказывала, что «мужчины просто разговаривали со мной, а он набросился на них со спины». Сомов, как говорили, разбросал «крутышей», как щенков. А те обиделись.
И воткнули ему нож в печень… несколько раз.