Страница 13 из 59
— …Сделай глубокий вдох, — велели мне.
Снова смахнули с моих щёк слёзы. «Не плачь, — вспомнились мне слова женщины, что везла меня в операционную. — Тебе нельзя плакать. Скоро всё закончится. Вот увидишь. Скоро всё пройдёт. Я тебе обещаю». Вот только боль не исчезала — лишь усилилась, когда меня переложили на стол. Она словно твердила мне: «Ничего не закончится. Никогда». Её доводы казались убедительнее слов женщины. Мне уже не верилось, что были времена без боли. Или что такие будут. На моё лицо легла пластиковая маска.
Я вдохнул…
И увидел перед глазами вспышку.
Рука метнулась к животу. Движение далось мне легко, наказание за него (в виде боли) не последовало. Пальцы нащупали края пижамы. Я тут же сообразил, что не чувствую болезненных спазмов. Угли в моём животе погасли… а может, там их и не было вовсе. Из неприятных ощущений — только тяжесть в мочевом пузыре. Да ещё лёгкое головокружение (будто при низком артериальном давлении). Поморгал, повращал глазами. Понял, что я вовсе не в операционной (да и был ли там?). Потому что рассмотрел над собой знакомый потолок (хорошо изучил трещины на нём). В метре от своих глаз заметил конопатое лицо соседа по палате.
Мальчишка ухмылялся, будто моя растерянность его забавляла.
— …Я же говорил: ничё страшного, — сказал он. — С ним такое уже было. Ерунда. Пара минуток — и всё хорошо. В первый раз я тоже шуганулся. Как и вы. Зря эта девка за врачихой помчалась.
Рыжий спросил у меня:
— Как ты?
— Нормально, — ответил я.
Провёл рукой по лицу — маску для наркоза не обнаружил. Мысли в голове испуганно метались (не мудрено — после такой-то боли!). Сердце в груди отчаянно колотилось. Я напомнил себе: нет ни боли, ни маски, ни врачей, ни операционной. Успокоил дыхание. Повернул голову — увидел парочку школьников с горбами-ранцами под белыми халатами. Парни смотрели на меня исподлобья, но выглядели не злыми — испуганными. Вспомнил, кто они (одноклассники Миши Иванова… наверное) и как оказались рядом с моей кроватью. Председателя Совета отряда третьего «А» класса я в палате не обнаружил. Хотя помнил её лицо — оно мне точно не померещилась.
Услышал топот шагов в коридоре. Судя по звукам, кто-то очень торопился. Я догадался, куда именно и кто спешил. Понял, что не ошибся, когда в палату вбежала встревоженная медсестра (та самая, что помогла мне сегодня пройтись от стены до стены). Женщина решительно сжимала губы, хмурила брови. Без посторонней подсказки сразу же повернула в мою сторону. Медик небрежно растолкала детей, склонилась над моей кроватью. Оттянула мне веки, заглянула в глаза. Сжала моё запястье — принялась подсчитывать пульс. Разглядывала моё лицо, будто сканировала его на признаки всевозможных болячек.
Следом за медсестрой в палату вернулась председатель Совета отряда третьего «А» класса. Девчонка шумно дышала, будто пробежала на время стометровку. На её висках блестели влажные извилистые полоски. Я снова подумал, что хотел бы увидеть её маму. И теперь не только для того, чтобы заценить внешность женщины. «Сделай глубокий вдох», — так говорил мне мужчина в операционной — в той, где я был во сне. Вот только говорил он не мне. И в операционную привезли не меня. Встретился с девчонкой взглядом. Понял: мой «приступ» испугал её. А ещё отметил, что у неё ничего не болело — сейчас.
Медик выпустила мою руку (снова взглянул на её ногти — аккуратные, покрашенные обычным лаком, без продвинутых «наворотов»). Поинтересовалась, что сучилось; спросила, как я себя чувствовал. Уточнила, был ли у меня снова «приступ», не нужно ли позвать доктора. Вопросы она задавала скорее самой себе — прикидывала распорядок своих дальнейших действий. Я вздрогнул: почудилось, что кольнуло в животе. Сунул руку под пижаму — прижал ладонь к пупку. Прислушался к собственным ощущениям. И тут же улыбнулся, потому что сообразил: показалось. Живот не болел. То был лишь отголосок воспоминаний о недавнем видении — очередном.
— Ничего не нужно, — сказал я. — Всё нормально. Всё уже прошло. Никакого приступа. У меня просто закружилась голова.
Медсестра ещё хлопотала около моей кровати, когда ушли одноклассники Миши Иванова (у меня язык пока не поворачивался называть их своими одноклассниками). Детишки пролепетали мне на прощанье несколько банальных глупостей (в духе тех бравых напутствий, что говорили актёры в старых советских фильмах). Девчонка оттараторила заученную наизусть и не совсем уместную речовку (от растерянности?). Так и не улыбнулась мне. И руку мне на прощанье не пожала. Школьники бочком пробрались к выходу, по-тихому свалили. Вместе с моим журналом «Юный техник».
До прихода Нади Ивановой я совершил очередной подвиг. Сперва прошёлся к выходу из палаты и выглянул в дверной проём (рыжий сосед страховал меня — по собственному желанию). Убедился, что больничный коридор большей частью соответствовал моим ожиданиям и представлениям. Увидел в нём такие же, как и в палате, невзрачные стены, множество однотипных дверей, стандартные лампы на потолке (похожие на те, что видел в недавнем видении). Сделал по коридору три шага (чтобы закрепить рекорд). Впервые заглянул к соседям — увидел на расправленных кроватях трёх лохматых мальчишек лет двенадцати-тринадцати. Взглядом отыскал путь к туалету (но не решился идти туда сегодня).
Вернулся в свою палату — уселся на койку. Ноги, вопреки ожиданиям, не дрожали от усталости (почти); сердце не выскакивало из груди (хотя колотилось отчаянно); одышка быстро прошла. Смахнул со лба капли пота. Заметил, что конопатый сосед посматривал на меня — он будто проверял, не свалюсь ли я без чувств, не стану ли вновь «закатывать глаза». Сообщил ему, что чувствую себя на удивление сносно. Сказал, что перед сном повторю прогулку за пределы палаты. И если не грохнусь в нескольких шагах от нашей двери, то завтра-послезавтра стану самостоятельным человеком: дойду до туалета. Выслушал от рыжего мальчишки с десяток грубоватых шуток на тему моей «самостоятельности». Но настроения они мне не испортили.
Надежда Сергеевна пришла в больницу позже, чем вчера («Завалили перед выходными работой»). Сегодня она выглядела уставшей, еле ворочала языком, зевала. Виновато улыбалась. Потирала не накрашенные глаза. Вручила моему соседу пакет с печеньем (от конфет рыжий по-прежнему шарахался). Помрачнела, взглянув на моё лицо — тут же прижала тёплую ладонь к моему лбу. Засыпала меня вопросами о самочувствии, об очередном «приступе» («Миша, я же вижу синеву у тебя над губой!»).
Успокоил её: солгал, что «синева» появилась вследствие необычно долгой и дальней (для моего нынешнего состояния) прогулки. Прихвастнул своим сегодняшним достижением («Представляешь, гулял по коридору!»). Пообещал не усердствовать с прогулками (без разрешения врача). Узнал у Нади Ивановой имя председателя Совета отряда «моего» класса (той самой девчонки, что приходила меня проведать и «поддержать от лица пионерского отряда») и кем работали её родители.
Заодно поведал маме Миши Иванова о причине своего интереса.
Надежда Сергеевна обрадовалась, когда услышала о сегодняшнем визите Мишиных одноклассников.
— Это была Зоя Каховская, — ответила она. — Хорошая девочка — умненькая. Её мама директор комиссионного магазина в Рудном районе. Того, что около кинотеатра «Москва». Елизавета Павловна Каховская. Высокая такая женщина, стройная. Я несколько раз беседовала с ней после родительских собраний. В прошлый раз мы обсуждали ваше чаепитие — то, что будет в среду. Жаль, что ты на него не пойдёшь… Она председатель родительского комитета нашего класса.
— Зоя Каховская? — переспросил я. — А кто её отец?
Надя задумалась. Прикусила губу (часто так делала, когда размышляла). Нахмурилась — меду бровями у неё появились штрихи-морщинки.
— Юрий Фёдорович… или Филиппович, — сказала она. — Точно не помню его отчество. Видела его только раз — ещё в прошлом году. Он редко посещал школьные собрания. У нас там обычно собирался женский коллектив. Во главе с Зоиной мамой. А вот её муж… Что я могу о нём сказать? Видный мужчина. С красивым таким римским носом. Серьёзный. В милиции работает — это точно. А больше я о нём почти ничего и не знаю. Так… пару женских сплетен. Но тебе они не будут интересны.