Маска

Эх, Муратов. Мы могли бы столько всего обсудить в перерывах между любовью. Видимо, придётся довольствоваться минутными созвонами по телефону… Что-то подсказывало мне, что из Питера он будет звонить ещё реже, чем со своих прошлых репетиций.

Лекса, ухмыляясь, закусил губу, продолжая томно на меня смотреть. Мы ещё немного помолчали.

— Я очень люблю свою работу, — будто оправдываясь, пробубнила я в завершение своих воспоминаний.

Наверное, нужно было преподнести всё иначе. Так, что я терпеть не могу ВУЗ и мечтаю свалить отсюда. Может быть тогда у нас появился бы шанс.

Но это было ложью.

— Мне льстит, что ты такая.

— Какая? — я шарахнулась от холодной стены навстречу его светлым мерцающим глазам. Он смотрел на меня чуть сверху, нескромно и ничуть не отстраняясь.

— Не знаю… Целеустремленная? Характерная. Думаю, не каждому мужчине с тобой удастся совладать.

Эй!

По ощущениям, у меня вспыхнуло жаром лицо.

— А у тебя, то есть, получится?

— Конечно. Я этим и занимаюсь.

Лёша склонился ближе и обернул меня горячими руками, прижимая к своей груди. Сердце гулко и размеренно стучалось в его рёбрах. Он обнял меня так крепко, словно последний раз перед рейсом в его лучшее будущее.

Это был тот момент, который я не желала прерывать и испытывать тоже. Чувства захлёстывали меня с головой, и я просто захлёбывалась горечью. Быстрее оказаться одной… Быстрее знать, что время приближает нас к тому нереально далёкому моменту, где нам больше не придётся расставаться. Он ведь настанет?

Цыганке, предсказывающей будущее по руке, можно верить?

Весь мир замедлился, а я застряла в предчувствиях конца чего-то слишком для нас важного.

***

Рано утром мы запаковали гитару в чехол. Лекса попил кофе со злополучными бутербродами, потому что это было всё ещё единственное, на что я способна. А мне не хотелось класть в рот ни крошки…

Мама Муратова точно проснулась от звонка в дверь её квартиры. Она встретила нас в домашнем халате и заспанным лицом, неприятно исказившимся при виде незваной гостьи. Сюрприз в моём лице оказался для неё только первым по списку, ведь Анна Дмитриевна не имела понятия, что задумал её сын.

Я была в глубоком шоке, что он рассказал ей про академ и отъезд на год прямо на моих глазах, за пару минут до такси в аэропорт. Что уж там, спустя пять лет искусного вранья она узнала, что Лекса — музыкант…

Мама потеряла дар речи, пока Лёша наспех набивал чемодан вещами.

Я думала, Анна Дмитриевна останется немой до конца жизни, и не станет провожать сына. Как только по её бледному лицу полились слёзы, женщина быстро оставила нас наедине. Но когда мы выбегали из прихожей, она вышла с красным припухшим лицом, в наспех натянутой одежде из дальней комнаты и схватила с вешалки первую попавшуюся куртку.

Лекса буквально сбегал из дома.

— Во сколько самолёт? — мертвенно протянула мама, когда мы запихнулись в такси.

— Через полтора часа.

Правда, говорящая женщина из телефона водителя учтиво нам сообщила, что время в пути составит час и три минуты. Я никогда не летала на самолётах, но мне казалось, что регистрация занимает много времени. И как я не тряслась с пяти утра, норовя выйти раньше, Лекса ни в какую не соглашался. Он довёл меня до крайней степени умиления и тревоги, когда сказал, что хочет потратить каждую возможную секунду на меня одну.

— Ты хоть будешь звонить? — с дрожащим подбородком выдавила Анна Дмитриевна.

Я обещала себе не плакать, но на неё невозможно было смотреть равнодушно. В груди всё клокотало.

— Я буду стараться, — вполоборота сухо бросил Лёша с переднего сидения. — Если что, спрашивай у Виолетты.

Мама одним враждебным взглядом покосилась в мою сторону. Мне стало не по себе. Должна признаться, несмотря на ощутимое презрение, Анна Дмитриевна завоевала моё уважение. Она держалась молодцом, и я лишь стыдливо отвернулась к окну.

Уж такой у неё вырос упрямый сын. Очевидно, она пыталась воспитать его совершенно иначе, но Лекса унаследовал волевой темперамент.

За исключением этих двух вопросов, брошенных мамой с упрёком, мы трое молчали до конца дороги. Перед безустанно слезящимися глазами пролетали заснеженные поля и голые деревья. А чем чаще встречались дорожные указатели на аэропорт, тем противнее колотилось сердце в горле.

На парковке аэропорта стояли грязные и чищенные автомобили, а ещё похороненные сугробики, дожидающиеся своих владельцев. Лёша расплатился с таксистом нехилой суммой за дорогу туда и обратно, попросив его дождаться нас. Водитель был очень рад заработать.

Горячие слёзы в глазах быстро остывали на морозе, а под ногами хрустел мокрый снег. Мы шли с Лексой вместе, Анна Дмитриевна предпочитала плестись позади. Мне и самой не хотелось идти этой дорогой. Ноги отяжелели, промокли и стали ватными.

Может, он скажет, что передумал?

Пожалуйста…

— Попрощаемся здесь? — мы едва спрятались от ветра в холе, преодолев металлоискатели. Муратов облокотил гитару о стену и припарковал чемодан.

Что? Уже???

— Ещё чего! Дойдём до паспортного контроля, — прорычала мама.

Спасибо ей…

Голубые глаза Лёши побледнели, стали почти прозрачными. Он мельком прошёлся взглядом по Анне Дмитриевне и не смог спрятать грусть, когда остановился на моем лице.

Ничего, Лекса. Это ведь твоя судьба, а не мамина.

Хотелось бы думать, что наша.

— Ладно, — он нервно сглотнул, и, тряхнув головой, схватился за вещи. Нам оставалось лишь поторапливаться следом за разбежавшимся парнем.

Я сразу поняла, что у гордого цыгана тоже сдают нервы. Ему хотелось быстрее распрощаться, чтобы не показаться слабым на виду у дорогих ему женщин.

Лекса столько раз впечатлял меня дерзкими изречениями и тем, насколько глубоко он позволял стихам, музыке раскрывать его чувства. Он был достаточно мужественен, чтобы слёзы не превратили его в ребенка. Но, кажется, он об этом не знал, хоть и тщетно пытался совладать с печалью.

Лицо щипало от переменившегося на жар холода и безбожно растекающихся слез. Организм предал меня, выставляя на всеобщее обозрение слюнтяйкой. А Анна Дмитриевна ревела, не смущаясь. Её бледные, как у сына глаза, раскраснелись и опухли.

Мы взбежали вверх по движущимся эскалаторам. Спортивный кросс на перегонки с секундной стрелкой хорошо сочетался с тревогой, что похитила все мои разумные мысли.

"Он должен делать то, к чему лежит душа", "Год — не так уж и много" — всё это совсем не работало, а только нажигало пробирающую боль. Ведь где-то на задворках подсознания я думала: "Существуют же пары, что выбирают идти по жизни рука об руку. И для самореализации им не нужно лететь на край земли, как можно дальше от своих любимых". Существуют, наверное. Конечно. Но мы с Лексой были другие…

Наверное, поэтому мы тянулись друг к другу.

Машинно-строгий женский голос разлетелся по аэропорту.

— Рейс. Су. Двенадцать-Семнадцать, Санкт-Петербург. Терминал А. Заканчивается посадка.

Я превратилась в один большой гонг, по которому задрожал нечеловеческий сердечный пульс.

Ему нельзя опаздывать.

Мы подскочили к совершенно пустой стойке регистрации. Боже, нет. Я не готова расставаться… Сейчас? Суровый Лёша достал из кармана куртки паспорт с билетом, а я ловила каждый его беглый взгляд, словно от этого зависела теперь моя жизнь. Девушка с галстучком лишь посоветовала Муратову поторапливаться.

И когда он обернулся к нам, я ощутила, что на этом заканчивается самый счастливый период в моей жизни. Я просто не знала, что будет дальше, и это оказалось всепоглощающе страшно.

— Всё? — пискнула мама.

Мне не было видно Лёши и Анны Дмитриевны. Горячие слёзы душили меня за пересохшее горло и закрывали обзор. Я задержала дыхание, чтобы не разреветься в голос и растёрла глаза.

Он уже обнимал маму, пытаясь её утешить, но сам сожалеюще сжал губы.

Нет, нет! Не надо… Только не это. Наставала моя очередь.