Страница 2 из 4
– Хорошо тебе, Бешеный, никто тебя не обижает, лежишь себе и лежишь.
Мальчик напрягся и настороженно посмотрел на угрюмого Джима. Но Джим только слегка придавил Мальчика чернотой своих зрачков, молча развернулся и ушел к просторной лежанке на втором ярусе под вентиляционной решеткой – заветной мечте каждого честолюбивого камерника, а может быть, и не каждого.
5
Мальчик тепло и уютно свернулся калачиком, хотел было подремать, но передумал и заскучал. Чтобы как-то развлечься, Мальчик долго отламывал от доски над головой тонкую щепку, потом грыз ее, пытаясь распознать невнятный вкус пыльного дерева, потом он посмотрел под ноги на старого Мосла и решил, что, пожалуй, того можно пригласить побеседовать. Мальчик нежно почесал большим пальцем правой ноги шершавый пергамент лысины похрапывающего Мосла:
– Мосол, а, Мосол?
– У?
– Мосол, откуда берутся люди?
– Чего?
Мосол тяжело открыл глаза, повернул голову к Мальчику и, не скрывая досады, посмотрел на свое бывшее место. Мальчик перехватил его слезящийся взгляд и немного пожалел:
– Да, Мосол, время идет, и сил нет, скоро следующий подросток переместит тебя еще ближе к отхожему месту, а там чуть-чуть – и дружеские объятия Бешеного.
– Чего надо?
– Мосол, почему такая несообразность жизни: смерть проста, банальна и она у всех на виду – драки, болезни, уж извини, старость, а появление человека на свет туманно и невразумительно?
– Ты не по времени задаешь глубокие вопросы, Мальчик. Ты сам— то хоть что-нибудь помнишь?
– Помню немного: сначала что-то мутное, потом я был в камере, где у меня выпали и заново выросли зубы, потом в подростковой камере, пока не стали появляться волосы подмышками и на лобке, потом здесь.
– Примерно так все и вспоминают.
Мосол взял глубокую паузу, вложил ресницы в ресницы и задышал ровно и ритмично. Мальчик вежливо ждал ответа Мосла, полагая, что тот долго раздумывает, подбирая значительные слова, но Мосол вдруг протяжно свистнул и трубно захрапел. Мальчик обиделся и гневно пнул пяткой Мосла по загривку.
– Ты что, Мосол, уснул?!
– Эх, Мальчик, Мальчик! Ты помнишь только свои детские камеры, а на самом деле существует камера, где живут специальные люди, у которых время от времени растут огромные животы, потом животы разрываются, и оттуда выходят маленькие человечки и начинают расти, пока не станут большими. А стражники сразу выходят большими, потому что они маленькими не бывают.
– И откуда ты это все знаешь, Мосол?
– Мальчик, когда ты станешь взрослым, сильным, умным, переместишься по нарам на лучшее место, занимаемое Джимом сейчас, и все будут бояться и слушаться тебя, а потом ты постареешь, станешь дряхлым, немощным маразматиком, которого подростки с пустыми головками на плечах загоняют к толчку, тогда ты успеешь многое понять и узнать, и ничто не будет для тебя тайной.
– Мосол, не заставляй меня слушать в очередной раз твою слезливую историю о тяжелом карабканье по иерархии заплесневелых нар вверх и стремительном скатывании в обратном направлении.
– Так уж и стремительном.
Мосол устал разговаривать, положил квадратный подбородок на большой, но ничего уже не значащий кулак, пустил тоненькую ниточку слюны из уголка рта и опять заснул.
6
Мальчик перевернулся на живот, поплевал на щепку и стал рисовать на полу предметы общего обихода камеры номер восемь. Когда Мальчик заканчивал рисовать обеденный стол, бесшумная тень Шрама мягко легла на рисунок:
– Твоя кривая лавка, Мальчик, уже высохла и вот-вот исчезнет.
– Меня это не расстраивает,– состояние творчества важнее результата.
Шрам присел на корточки, и между ним и Мальчиком, наверно, возник бы какой-нибудь разговор, но в это время посреди камеры завязалась веселая возня с телом безропотного Бешеного.
Сначала Прокл оттягивал щеки Бешеного длинными пальцами в различные стороны, заставляя того гримасничать в такт писклявым вопросам сожителя Прокла, голубоглазого Тироля, потом сплоченная группа Лахмоса оттеснила их и, подняв Бешеного на ноги, стала прохаживаться с ним по камере, время от времени приплясывая и дружно падая, под общий свист и хохот, затем Бешеный стал кувыркаться, стоять на голове, щекотать холодеющими пальцами спящих камерников и делать другие шалости, нашептываемые прозрачной фантазией бывших друзей.
Мальчик свистнул два раза и один раз хлопнул в ладоши, конечно, не так сильно, как Жмых или Стероид, но достаточно для легкой усмешки Шрама.
– Забавно, не правда ли, Мальчик?
– Что забавно?
– То, что все те, кого Бешеный унижал и обижал при жизни, не помнят зла и прощаются с покойным нежно и с добрым юмором.
– Шрам, все хотел спросить тебя: почему ты так часто сидишь в карцере, ты как будто специально стремишься туда?
– Это единственная возможность побыть одному. Ты мне нравишься, Мальчик.
– Я помню, Шрам, ты это уже говорил.
– В этой жизни не так много вещей, Мальчик, о которых хотелось бы повторяться.
Мальчик осторожно снял со своего плеча теплую ладонь Шрама и переложил ее на прохладный затылок похрапывающего Мосла.
– Шрам, я бы не хотел, чтобы наши отношения приобрели более конкретную форму.
– Я буду ждать, Мальчик.
– Жди.
Шрам легонько провел пальцами по щеке Мальчика и исчез в глубине камеры.
Басовитый хохот веселящейся толпы поднялся на пару октав выше, клубок тел сплелся теснее, материя трещала по швам, рубахи и штаны не успевали впитывать пот, пальцы дрожали, глаза застилала масляная пленка, ноздри трепетали, сухие языки облизывали истрескавшиеся губы, горячее дыхание обжигало холодные плечи, и быть, без сомнения, групповой некрофилии, но отрезвляющий, как ведро холодной воды, чуть слышный звук перебора ключей, заставил потерявших рассудок обрести его. В мгновение посреди камеры остался стоять только взлохмаченный, измятый, разодранный Бешеный, да и он быстро уронил уставшую голову на грудь, подогнул колени и, нелепо подмяв под себя руки, ткнулся в пол.
7
Кирпич широко распахнул дверь, рванулся в камеру, но, вдруг вспомнив, что с ними охранник Младший, неуклюже прижался к косяку и до побагровения втянул живот. Маленький, худенький Младший откинул в бок огромную копну желтых волос и медленно прошел мимо Кирпича к бесформенному телу Бешеного. В абсолютной тишине Младший очень пристально стал рассматривать тяжелые балки, углы в тенетах, трещины в стенах и большие желтые фонари в потолке, когда же рядом выросли Кирпич и Ноль, загородив часть пространства, переместил все внимание на аккуратно подстриженный ноготь большого пальца.
– Труп находился в данном положении? – шепотом спросил Младший.
Кирпич открыл рот и сильно выпучил глаза. Ноль тихонько кашлянул в кулачок:
– Немного изменился угол изгиба локтевого сустава.
– А почему не выставили охрану?! – Младший так сильно взвизгнул, что некоторые камерники шарахнулись назад, Мальчик прикусил щеку, а Кирпич и Ноль впали в бледно— серое полуобморочное состояние.
Младший настороженно помассировал свое горло и опять перешел на шепот:
– Мне что, доложить о вашем поведении надзирателю и оставить вас наедине со следующими за этим последствиями?
Кирпич и Ноль закосились друг на друга, с трудом сдерживая желание куда-нибудь убежать, а Луст, зажав двумя пальцами нос, крикнул:
– Давай докладывай!
Кирпич и Ноль хотели тут же броситься на поиски нарушителя, но спрашивать разрешение у Младшего они постеснялись, поэтому Кирпич только грозно оттопырил нижнюю губу, а Ноль свел к переносице маленькие, но чрезвычайно лохматые брови.
– Виновных найти, труп убрать, а разговор мы еще продолжим.
Младший развернулся на огромных каблуках, свесил желтую копну волос набок, зашевелил губами и пошел к выходу, где его чуть не сшиб Кирпич, запоздало распахнувший перед ним дверь.
8
Когда дверь за Младшим закрылась, кровь постепенно стала возвращаться к лицам Кирпича и Ноля, они замахали дубинками, громко закричали и построили всех камерников в длинную изгибающуюся цепочку.