Страница 8 из 12
В офисе полно наших людей, а мой телефон не перестает вибрировать.
Я крупно всех подставила. И Митрича, и Леву, и Алекса. Дядя голову мне оторвет.
– Что будет с Марком? – спрашиваю, когда мы усаживаемся в машину.
– Не мне решать, – ровно отвечает Грозовой.
Отвернувшись к окну, сморю в свое отражение. Только сейчас я начинаю понимать, что натворила. Какому риску подвергла себя и всю свою семью. И Алекс… перед ним особенно стыдно.
Повернувшись, незаметно кошусь на его профиль. Брови нахмурены, а лицо все также неподвижно. Обидела его незаслуженно.
– Прости, – шепчу виновато, когда, он помогает мне выйти из машины.
– Перед родными своими извинись.
– Как ты узнал?
– Митрич дозвонился. Засомневался он в твоих словах про сигнализацию.
Убедившись, что я дошла до дома, Алекс сворачивает на тропинку, ведущую на задний двор. Уходит, даже не пожелав спокойной ночи.
Мысленно три раза перекрестившись, я вхожу в кабинет дяди сразу попадаю под прицельный огонь. Он в выражениях не стесняется. Орет, так, что стены дрожат, и бокалы на полке подпрыгивают.
Митрич, красный как рак, сидит тихо на диване и, изредка цокая языком, осуждающе качает головой.
Я стою, понурив взгляд. Сказать в оправдание нечего.
– Дура @бнутая! Его вчера с Шумовыми видели!
– Я не знала… Он сказал, что хочет отомстить им за отца…
– Тебе и не надо ничего знать! Сиди и не высовывайся!
Разбрызгивая слюну, дядя бьет кулаком по столу. Седые волосы стоят дыбом, лицо покрыто бордовыми пятнами. Подбородок мелко трясется.
– У Валентина онкология, – попав в паузу, вставляет Митрич.
– Это же хорошо?.. – шепчу я, – или нет?..
– Хорошо?! – орет дядя, – да он знает, что я его щенков в порошок сотру, как только он сдохнет. На меня снова охота сейчас начнется!
По телу прокатывается дрожь. Я не хочу пережить это снова.
Дядя прав. Перед смертью Шумов захочет зачистить город для своих сыновей. А это значит, в ближайшее время от него можно ожидать чего угодно.
– Как ты не понимаешь, он через тебя до меня добраться хочет!
Меня снова бросает в дрожь, и теперь трясет, не переставая. От мысли, что это правда.
От мысли, что Марк снова меня использует.
Дядя еще долго орет на меня, Митрич, думая, что никто не видит, глушит коньяк. А я снова, как восемь лет назад,
чувствую себя ничтожеством.
Глава 9.
Этой ночью уснуть так и не получается. Бездвижно лежа на спине, я смотрю в потолок. За окном стрекочут кузнечики, в вольере подвывает Вольтер. Его суку, из-за начавшейся течки, пришлось убрать на другой конец двора, но он все равно чувствует ее.
Теперь страдаем с ним на пару.
Мне тоже плохо. В груди все стянуто, и болит сердце. За всех. За дядю, у которого подскочило давление, за Митрича, которого мой поступок нехило тряханул, за Алекса, за мудака Кляйса, который сейчас неизвестно, где и… за себя, дуру.
Жалко себя тоже. Не дал Бог ума. Недостойна я своей фамилии.
Тяжело вздохнув, встаю и подхожу к окну. В окнах Алекса темно. Появляется соблазн эгоистично прервать его сон. Пойти к нему и потребовать, чтобы он занялся со мной сексом.
Иногда я так делала, но сегодня не тот случай. Секс не вернет меня в его глазах на прежний уровень. Похоже, я его разочаровала.
Утром, когда с первыми лучами солнца, доберман перестает, наконец, выть, я ненадолго проваливаюсь в сон.
Будит меня Катя, наша горничная. Стоя у кровати, тихо зовет меня по имени.
– Что? – хриплю спросонья.
– Вас Олег Петрович зовет.
– Я сплю.
– Он сказал, это срочно.
Издав протяжный стон, я тру глаза. Ведь не отвертеться.
– Иди. Скажи, сейчас приду.
Кивнув, горничная исчезает.
Не любит меня, нутром чую. Всегда подчеркнуто вежлива, а в спину злобой дышит. Думает я не вижу, как она на Грозового слюни пускает. Знает, что на соперницу мою не тянет, от того и бесится, сучка.
Умывшись и почистив зубы, спускаюсь в кабинет.
Дядю еще не отпустило. Психует, дергаными движениями поправляя на шее галстук.
– Из дома ни ногой.
– У меня дела в городе.
– Перебьются твои дела, – отрезает жестко.
Я тут же взвиваюсь. Смирение не моя добродетель. Головная боль и недосып не добавляют позитива.
– У меня бизнес и дела, которые не терпят моего отсутствия!
– Рот закрыла! – рявкает дядя.
– Я не собираюсь сидеть взаперти, как нашкодившая соплячка!
– Рот, я сказал, закрыла! Не соплячка она!.. Мокрощелка безмозглая! – удар кулаком по крышке Макбука, – если понадобится, в вольере с собаками будешь сидеть!
Я падаю в кресло. Желание спорить испаряется как спирт на коже. Давно я не видела дядю в таком состоянии. Не к добру это.
Прикрыв глаза, устало тру лоб ладошкой. Он тоже выдыхает и, глянув на часы, поднимается на ноги.
– Дядь, – зову в спину, когда он уже выходит из кабинета, – с Кляйсом что?
– Еще раз услышу от тебя про него, я его урою!
– Выгоните его из города.
– Без тебя разберемся, – бросает через плечо, прежде чем хлопнуть дверью.
Заглянув на кухню, прошу Люсю организовать мне поздний завтрак и иду принять душ. А после велю заменить все розовые букеты в доме. Делается это раз в три дня, чтобы аромат свежих роз никогда не выветривался.
Выбираю из свежих цветов бордовые французские розы и несу их к бабушке. Знаю, она их не любит, но я все равно делаю это из вредности.
– Опять веник притащила, – ворчит бабка, раскачиваясь в кресле – качалке под старинный романс в исполнении Изабеллы Юрьевой.
– Может, хоть немного перебьют вонь табака.
Ставлю букет в керамическую вазу и сажусь напротив старухи. Закрыв глаза, она подпевает Изабелле скрипучим голосом. Я дожидаюсь, когда пластинка прокрутится и убираю с нее иглу.
– Ничего не хочешь мне сказать? – сложив руки на груди, спрашиваю дерзко.
Бабушка берет со стола серебряный портсигар и, вынув из него сигарету, щелкает зажигалкой.
– Хочу, – сделав первую затяжку, бабка вперивает в меня бесцветный взгляд, – женщина, любящая красные розы, не бывает счастлива в любви.
– Это тебе приснилось или карты твои сказали?
Но она словно не замечает моей язвительности. Выдыхает дым и снова раскачивается в кресле.
– Изначально ведь роза белой была. Как пена, из которой родилась Афродита, – сощурив глаза, снова делает затяжку, – жила себе девчонка, припеваючи, среди ароматных белоснежных роз и горя не знала.
– И что потом?
– А потом эта дура связалась с Адонисом. Бегала за ним, как собачонка, да и поранила ноги о шипы роз.
– Зачем ты мне это все рассказываешь? – спрашиваю с обидой, понимая, какие она проводит параллели.
– Розы пропитались ее кровью и стали красными…
– Ну и что? Красные розы самые красивые.
– Пока будешь таскать их в дом, твое сердце будет захлебываться кровью…
– Ой, ба!.. – перебиваю я, – кончай пургу нести! Давай лучше я Катерине скажу, чтобы тебе прогулку организовали. Свежий воздух полезен для мозга.
– С моим мозгом все в порядке, – произносит она на одной ноте, – ты лучше о своем позаботься. Дура дурой.
Оставив бабку наедине с романсами, выхожу на задний двор. Кивнув садовнику, медленно шагаю по мощеной дорожке мимо розовых кустов.
Ее слова не идут из головы. И вроде все понятно – она не верит Кляйсу и, переживая за меня, хочет оградить от него. И легенду эту приплела зачем-то… Но что-то не дает махнуть на них рукой и забыть. Царапает внутри, колет, как шип той самой розы.
Словно знает бабка больше, чем остальные, а предупредить не может.
Я и сама ему не верю. Он всегда был лживым. Что у него в голове и сердце, известно лишь дьяволу.
Остановившись у арки с плетистой розой, тянусь за ярким бутоном, но неожиданно напарываюсь подушечкой пальца на шип.
– Черт! – слизав капельку крови, иду дальше.