Эдуард Стрельцов

Постарел. Больше, в принципе, дамам сказать было нечего. Данный момент наиболее отчётливо, как мне видится, передаёт отношение к нему в начале 80-х: да, «глыба, матёрый человечище», а почему, с какой стати — и не ответишь.

А. П. Нилин вспоминает и про детский турнир под Донецком образца 80-х, посвящённый как раз московскому торпедовцу. Кто спорит, это очень здорово. Однако Москва-то что же? Ограничилась либерализмом стадиона «Авангард»? Почему, в самом деле, не появились массовые соревнования ребятни на призы Э. А. Стрельцова? С хорошей прессой, рекламой, репортажами по радио и телевидению? А он бы вручал призы лично. Он и на двух трамваях был готов доехать. И, похоже, вовсе разучился обижаться к тому времени.

И что бы там ни говорили, книга «Вижу поле...» — один из лучших (если не лучший) футбольный мемуар. Стало ясно: жива «глыба-то», силён пока «матёрый человечище». То бишь рановато его забыли.

В 1981 году Эдуард Анатольевич поступил в Высшую школу тренеров. И окончил её в 83-м. Не хуже остальных.

Сейчас бы его наверняка в эксперты определили. Однако в те времена такое телевидение не добралось ещё до нашей страны. Лишь отдельные его фразы гуляли по просторам отечества. Возьмём для примера: «“Черенок” — это игрок». Не бог весть что по художественной ценности. Но зато стрельцовское.

Ведь «Черенок» — это Фёдор Фёдорович Черенков, кумир иного времени. И те 20 лет разницы между ними — промежуток чуть не в пропасть. Так, например, до середины 60-х те же «договорные матчи» являлись редчайшим исключением. А в 1978 году, как раз в год появления Черенкова, был введён позорный «лимит ничьих» для первенств по футболу. Если кто забыл: всякая команда высшей лиги могла законно отыграть восемь встреч вничью. За девятую и дальше очков не полагалось. Это насколько же надоели клубы футбольному руководству своим «расписыванием» результатов (играли-то дома и на выезде), если пропала вера в элементарную спортивную порядочность? Потому что — правда ведь — чуть не бо́льшую часть результатов оговаривали до начала соревнований. Ты — мне, я — тебе.

Скажи о чём-то подобном Эдуарду Анатольевичу и тому же Валентину Козьмичу году так в 57-м — молодые автозаводцы, видится, пожали бы, чуть улыбнувшись, плечами. Право слово, дурь какая-то. Футбол-то тогда на что? А во времена Черенкова зараза пошла внутрь. И даже дерзкий, творческий «Спартак» конца 70-х не мог, разумеется, полностью победить надёжно уверовавшую в себя систему.

Хотя именно Фёдор, как Стрельцов когда-то, оппонировал чему-то устоявшемуся — не желая на самом деле ничего подобного.

Нет, модная причёска здесь ни при чём (Черенков году в 83-м тоже сделал себе популярную завивку, с которой успешно забивал головой — как и Стрельцов своим «коком» за четверть века до этого). Главное, бесспорно, — в ином. В «поле», если сразу определить. И у того и у другого (пусть они выступали в разных амплуа) оно непрерывно было перед глазами. Мучило и не давало спать.

Как это человек, поражаемся мы, может выдать передачу метров на сорок, углядев свободное пространство, коего на первый взгляд и не найти? Интуиция (на неё часто будут ссылаться после смерти Стрельцова)? Хорошее, удобное слово. Только у настоящего мастера получается всё через боль. Голова при этом болит сильнее всего. И Стрельцов, слушавший всю ночь после поражения от киевлян в кубковом финале 66-го пластинку с песней «Черемшина» в исполнении замечательного оперного певца Юрия Гуляева, — характерное тому доказательство. Потому как не отпускает творческий процесс: где-то не тот штрих, не та краска, не тот свет, не та озвучка, не тот тон при записи — или не та остановка, не тот удар, не тот пас, не та пауза, не та мизансцена вообще. И ведь не переснимешь, не запишешь заново. Всё с первого дубля. Так то и есть творчество.

«Художником со своим видением поля» называл и Черенкова серебряный медалист чемпионата Европы-88, золотой призёр молодёжного первенства мира 1977 года Вагиз Хидиятуллин. Его слова очень похожи на то, что мы говорили применительно к Стрельцову: «Если ты в его понимание игры попадаешь, получаются очень любопытные комбинации. Трёх- четырёх- пятиходовки. Иногда меня Фёдор просто поражал. Я как-то не выдержал, говорю ему: “Чего ты выдумываешь? Отдай пас — и все”. А он в ответ: “Понимаешь, Вагиз, вот если бы он пошёл сюда, тот — туда, а тот — в ту точку, как раз бы всё получилось”».

Сложно? А помните задачки Стрельцова, сформулированные М. Д. Гершковичем? Или вот как Эдуард Анатольевич объяснял собственные пожелания своему одноклубнику Г. В. Янецу: «Если я спиной к воротам и защитник точно рядом — пасуйте в ноги. А коли я чуть вперёд к вам навстречу вышел, оторвался, бросайте за спину их обороне. Потому что кто-то должен открыться на освобождённом месте».

То есть мысль в обоих случаях пульсировала, хитрый ход приходил не из-за привычной, навязанной кем-то работы, а в силу того, что та работа не прерывалась вообще.

И народ это понимал. По именам, любовно, словно детей, у нас после войны называли только двоих. Один — Эдик. Другой — Федя. Однако тут у нас, как и в случае с причёской, предстаёт крона, а не корни.

Глубина же и прочность восприятия состоят непосредственно в том, что перед нами суть народные футболисты. Без сомнения, советское вовсе не глупое начальство дало им «заслуженных мастеров» (Стрельцову даже дважды), однако лозунг «Велик ты не званием, а народным признанием», с которым люди шли на похоронах В. С. Высоцкого, выглядит в данном случае особенно уместно.

Это как зеркало. Человек смотрится в него каждый день и не замечает особых изменений. А тут — вроде бы ты сам, но гораздо лучше, умнее, изощрённее и непредсказуемее. Ибо тот же Стрельцов или, например, Черенков показали нечто запредельное на том же стадионе, при тех же контролёрах, той же давке, той же конной милиции. Всё, по идее, как и у всех. Только у них получалось всё эффектнее и эффективнее. А так — те же ребята, свои, не с парашюта сброшенные.

Потому что дело-то не в послематчевых посиделках, как кому-то кажется. Полтора часа на поле высвечивают и показывают, кто есть кто. Благородство, мастерство, деликатность, выдержка — и, наоборот, злоба, хамство, низость, подлость видны с любой трибуны любой страны. И стадион всегда чётко понимает, кому аплодировать, а кому свистеть.

Оттого и зеркало начинало как-то молодеть и свежеть. Потому что радовался наш человек: они не просто такие, как я, а и я — где-то такой же, как они. Чего-то вот не хватает... Чего? А не лучше ли после работы сходить «на Эдика» (такое очень часто бывало) или — 20 лет спустя — «на Федю» (что также случалось)?

Да и дважды стать лучшими игроками страны — тоже, знаете ли, о серьёзном признании говорит. Вспомним и о списках «33 лучших». И пожелаем и другим подобных достижений.

...Несомненно, я нарисовал чуть пасторальную картину. Действительность выглядела много жёстче и несправедливее. Нельзя обойти тот факт, что оба обожаемых советским народом игрока не выступили ни на одном чемпионате мира или Европы в составе сборной СССР. Причём на отборочном этапе и в важных товарищеских поединках старшие тренеры им доверяли, а вот как финальный турнир наступал — так и прощались без особого сожаления.

Зато у каждого из них по олимпийской медали. Конечно же, стрельцовская — хоть и горькая — подлинно золотая. У Черенкова в Москве всё получилось по-домашнему, попроще. Да и завершилось «бронзой». А всё равно — Олимпиады!

Я же, подводя итог этому небольшому сравнительному анализу, подчеркну: много кого наши болельщики любили и любят. Но «памятник в душе», как завещал Н. В. Гоголь, воздвигнут, на мой взгляд, лишь им двоим. Стрельцову с Черенковым.

Ветры перестройки изменили отношение к Стрельцову. В принципе, и оценка Черенкова — из второй половины 80-х. Как и знаменитое высказывание об Игоре Беланове, которого признали в 1986 году лучшим футболистом Европы — как прежде Яшина и Блохина. Когда Эдуарда Анатольевича попросили оценить триумфатора, он изрёк: «Видите ли, я ничего не понимаю в лёгкой атлетике...»