Эдуард Стрельцов

И пошла публика — не меньше, нежели лет десять назад — только более разнообразная. Можно сказать и так: центрфорвард вернул на стадионы театр. Нет, в конце 50-х было в порядке вещей выбирать между «Современником» и, допустим, матчем «Спартак» — «Динамо». И на стадион, и на спектакль приходили парами. К концу же 60-х вкусы стали расходиться: прекрасной половине подавай искусство, а сильному полу — зрелище.

Мне думается, Эдуард Анатольевич на определённое время замедлил этот разлад. В качестве аргумента обращусь к блистательной статье А. П. Демидова, опубликованной не где-нибудь, а в журнале «Театр» (1969, № 8).

Для начала — коротко об авторе. Яркий журналист, искусствовед, балетовед (статьи о творчестве великих танцовщиц Екатерины Максимовой и Натальи Бессмертновой), заведовавший, ко всему прочему, отделом критики того самого журнала «Театр». Печатался он очень часто и уж точно писать по «заказу» о футболисте не стал бы. Тем не менее именно А. П. Демидову, тогда всего 25-летнему (он и умер-то в 45), принадлежит наиболее сильное, на мой взгляд, эссе о Стрельцове 60-х.

«Для Стрельцова — футбол, конечно, спектакль. Он начинается, должно быть, с выхода на разминку. И такова вся разминка — лениво-медленная, нарочито ленивая, специально медленная». Как верно сказано! Я отмечал уже: способы подготовки к игре у всякого свои. И ничего «нарочитого» Эдуард Анатольевич не собирался показывать юному балетоведу. А вот показал — невольно, некими последующими движениями: «Посмотрите, как элегантен этот грузный, тяжёлый, неповоротливый с виду Э. Стрельцов. Он даже чуть сутулится — ну, ничего, разве что кроме солидной фактуры от чудоспортсмена, суперспортсмена, лёгкого, изящного, точёного. Но вот он с мячом, такой же размеренный переброс с ноги на ногу, потом вдруг удар с лёту, нога вдруг предельно выпрямится, как бы потянется за мячом, ощущение полёта в самом движении; сила удара не самоцель, упор, скорее на точность пластической фразы. Эта точность и определяет то, что называется экономией движения. Эта точность, добавим, определяет и скорость движения — его неожиданность, коварность. Многие голы забиты Стрельцовым так — неожиданно, коварно».

Коварство большого балета (да и что оно по сравнению с «нас возвышающим обманом» хорошего футбола!) обсудим когда-нибудь потом; теперь же, думается, стоит поразиться лёгкости и мощи: «Для Стрельцова не существует ничего отдельно, каждый ход предполагает следующий: ведение мяча, остановка, передача — законченная фраза со своими смысловыми кульминациями, взлётами, перепадами, со своим дыханием. Моменты, когда он владеет мячом, становятся как бы маленькими четверостишиями, афоризмами. И там и здесь остроумие предполагает сама форма».

Надо признать: Александр Демидов писал ещё в иной эпохе. Чуть позже — и это талантливый журналист почувствует — станет потяжелее и с остроумием, и с формой в особенности.

...Но пора добавить в такой праздник души и непосредственно свои воспоминания. Расскажу поподробнее о матче чемпионата СССР в «Лужниках» между «Торпедо» и «Спартаком» 2 мая 1969 года. Точнее: не столько расскажу, сколько честно постараюсь вспомнить собственные ощущения: всё-таки на тот момент мне было пять лет. И отец впервые взял единственного сына на футбол.

Что могу сказать — то было маленькое детское счастье. Крупным планом. В самом деле: поле — зелёное (лишь вратари успели часть травки перед воротами вытоптать), небо — голубое, игроки выходят в красно-белом и белом. Потому солнце особенно рыжее и смешное. А ещё марш Блантера и обещанная газировка с пирожным. В перерыве. Если успеем.

В общем, много чего для ребёнка. Причём игру смотрели с трибуны за воротами. До газировки торпедовские ворота находились непосредственно под нами. А владения «Спартака» — наоборот. Так вот там, далеко, у ворот Владимира Лисицына стоял человек в белом. Ничего не предпринимал. Просто стоял. Смотрел по сторонам. А светлая форма полнит, как известно. В память врезалась именно то, что он грузный, не очень даже похожий на футболиста. И тут отец, переживавший, понятно, за других, громко сказал мне в ухо, чуть перебивая стадионный шум: «Запомни, это Стрельцов! Запомни!»

Я вроде запомнил. Запомнил голос. Взволнованную интонацию человека, чаще всего вообще невозмутимого.

А вот «слаломного прохода» Эдуарда Анатольевича — убей бог, не помню. Хотя он точно был: отчёты не врут. Так то, видать, во втором тайме случилось. Мне, в пять лет, и первого хватило.

И Стрельцов запомнился могучим и очень одиноким. Как утёс.

Впрочем, это, скорее, уже впечатления от 70-х. А 60-е неповторимым образом совпали со стрельцовской сутью. Возьмите хоть тот же джаз. Там раз прозвучавшая тема может вспыхнуть многообразием вариаций и импровизаций, каковых в немалом количестве матчей-концертов Эдуарда Анатольевича получалось весьма изрядно.

Но возвратимся к указанной статье А. П. Демидова. Он рассказывает о футболисте именно с позиций «шестидесятника». Не скажу, что со всем готов согласиться, но отдельные фрагменты его рассказа интересны, на мой взгляд, до сих пор: «Игре Стрельцова органически присуща эффектность. Он хочет быть эффектным, как же иначе. Не будем говорить о том, что эффектность у него подчинена игровым задачам. Вернее сказать, игровые задачи подчиняются точно рассчитанным эффектам, трюкам».

Здесь, чувствуется, многие квалифицированные читатели возмутятся. В самом-то деле: относиться к «игровым задачам» (читай: борьбе за результат) как к чему-то второстепенному нельзя, потому что футбол есть спорт, сражение за победу. Ко всему прочему, и Стрельцов, мы видели, — боец и спортсмен, каких мало.

И я к тем возражениям почти присоединюсь. Действительно, талантливый, нацеленный на балет и театр автор вряд ли всерьёз увлекался радиорепортажами из декабрьского Мельбурна 1956 года. Там, в Австралии, Эдуард показал, конечно, приоритет спортивного начала над эффектами и трюками. Всё так. Однако оцените и то, что мастерски «выудил» А. П. Демидов из наследия великого футболиста: «И здесь Стрельцов — безошибочный психолог и великолепный актёр. Можно эффектно громко прочитать фразу, поражая яркостью, сочностью, патетикой, но можно не меньшего успеха добиться, произнося текст вполголоса. Можно выделить ударные места в тексте, а можно подчеркнуть незаметные. Можно удивить сокрушительной силой удара, обводкой нескольких соперников, но можно ещё более удивить простой откидкой, изящно пропущенным мимо себя мячом».

Тут, на мой взгляд, спорить с автором не о чем, ибо он прав.

Интеллектуальный люд провожал нечто, кажется, неповторимо неотъемлемое и одновременно невозможное в бодро идущем навстречу времени. Вдумайтесь, о ком ещё в последующие десятилетия можно было написать: «Стрельцов в известной мере драматург, в известной мере режиссёр на футбольном поле. И как опытный режиссёр он сам для себя, для актёров придумывает сцены импровизации»?

Завершив карьеру, Стрельцов остался для знатоков игры памятником великой эпохе. Он ту эпоху отразил в себе, будто в зеркале. И тем гражданам Страны Советов, что тихо тосковали по шумным, праздничным, фестивальным шестидесятым, оставалось чуть напрячься и вспомнить о невообразимом артистизме Эдуарда. Ну и улыбнуться — незаметно и невпопад.

При этом я не стану утверждать, что отношение к Стрельцову в 70-е как-то ухудшилось. Никто не корил, не ковырял раны. Фельетон «Звёздная болезнь» в новых сборниках С. Д. Нариньяни, конечно, перепечатывался (не пропадать же добру), но с изъятием фамилий нарушителей режима и, больше того, без указания, о какой вообще команде шла речь. Выходило: уж точно, не сборная СССР. Так, какой-то заводской коллектив, о котором и вспомнили-то случайно.

Так что тыкать в лицо детскому тренеру и гастролирующему по стране ветерану некими старыми грехами никто не собирался. В том вообще состояла характерная особенность брежневского времени: ни о чём принципиально не вспоминать, кроме правильно понимаемых побед.

С другой стороны, и об отмене несправедливого приговора речи не шло: неприятности никому не были нужны. Оставалось спокойно жить с непогашенной судимостью. Тем более, из списков олимпийских чемпионов никого не выкидывали. А если уж заговаривали о тех пяти годах, то примерно так: «Да, было тяжкое преступление. Давно. Затем Стрельцов вернулся, хорошо выступал, заработал вновь звание заслуженного мастера спорта, защищал цвета сборной». Ну и за границу выпускали. Что очень ценилось по тем временам.