Страница 69 из 77
Хаш-эда она больше не ощущала, никак. Как только за ней захлопнулась дверь камеры — словно отрезало. Умом Арха понимала, что сработала инквизиторская защита: амулет, заклинание, а то и вовсе завеса от самой Тьмы. Говорили, что в арсенале «следователей еретической греховности» и не такие штуки имелись. Но то умом.
Лекарка не помнила, когда и без того слабый голосок здравого смысла умолк совсем. Но сначала постучалось вроде робкое, но настойчивое беспокойство. А вдруг с Даном что-то случилось? Вдруг его тоже арестовали? Или он вообще погиб на дуэли, например?
Буквально с каждым часом — не пережитым, а просто прожитым, перетерпленным — мыслей оставалось все меньше, а беспокойства все больше. Оно расползалось медленно, словно чернильная лужа. И будто смывало на своём пути все чувства и эмоции. Следом за ним пришли догадка, а потом и уверенность, что демоны ведунью просто бросили-таки.
Вот тогда-то и наступила апатия, скрутившая не хуже смирительной рубашки. Накрывшая с головой тяжёлой, душной периной равнодушия. С постели Арха слезала только для посещения бадьи. Да и то терпела до последнего. А потом снова лежать, таращась в каменный потолок. И считать секунды, падающие на мозг тяжёлой, тягучей капелью: кап!.. пауза… кап!.. пауза… ка-ап.
А потом все изменилось — резко и мгновенно. Скрежет засовов и скрип открываемой двери ведунья давно не слышала. Не слышала — и все. Не интересно ей было это слышать. Зато камера, внезапно даже не заполнившаяся, а переполнившаяся фигурами в черных рясах с закрытыми капюшонами лицами, заставила любопытство шевельнуться. Ровно настолько, чтобы приподняться на локте.
Рясы раздвинулись, и вперёд вышел осанистый, переполненный собственным достоинством господин. На жирных плечах его болталась алая мантия, отороченная побитым молью и изрядно засаленным беличьим мехом. «Обвинитель…» — протащилась в голове вялая догадка. И Арха улеглась обратно, уставившись в потолок.
Бес важно откашлялся и затянул гнусавым, в нос, голосом: «Отдел расследований еретической греховности, рассмотрев дело мистрис аруш Каррен, плод незарегистрированной, а оттого незаконной связи шавера и человека, постановил, что обвинения, вынесенные обвинителем, а, конкретно…»
Арха терпеливо дослушала всю ахинею, пропетую на одном дыхании и почти без пауз, до конца.
— У вас проблемы с миндалинами. От того и частые простуды. Советую вам беречься от сквозняков и держать ноги в тепле, — помолчав и убедившись, что господин закончил, глубокомысленно сообщила потолку ведунья.
Обвинитель снова откашлялся. Неловко свернул пергамент, украшенный целой гроздью печатей. Потом снова приоткрыл его, как будто надеясь, что там окажется подсказка, что бы такое ему сказать. Видимо, подсказки не нашлось.
— Вы поняли смысл только что зачитанного мною? — поинтересовался толстячок осторожно.
Видимо, бес опасался, что Арха сошла-таки с ума. Наверное, в казематах инквизиции подобных заключённых было немало. И проблем они доставляли изрядно — возись с душевно больными-то.
Ведунья обвинителю сочувствовала. Почти. Но всё же кивнула.
— Вы точно уяснили суть обвинения и вынесенного приговора? — уточнил бес.
— Да. Меня признали виновной в еретичестве. И завтра в полдень сожгут на площади Справедливости, — по-прежнему обращаясь к потолку, отозвалась лекарка.
Обвинитель опять конфузливо откашлялся, переступив с ноги на ногу.
— Просьбы, пожелания, прошения с вашей стороны последуют?
— Передайте судьям, что я благодарна. Серьёзно, спасибо, что обошлись без пыток. Да и приговор мягкий. А то я боли очень боюсь, — призналась девушка.
— Э-э-э… Это всё? — уточнил бес.
Отвечать Арха не стала. Смысла не видела.
Когда камера опустела, она тоже не заметила. Впрочем, её это не слишком и волновало. Для лекарки гораздо важнее было минуты считать: кап!.. кап!.. ка-ап…
В следующий раз ведунью побеспокоили, когда капель набралось немало — целый прудик. Может, и озеро. На этот раз её посетителями оказались две монашки, но не в черных, а красных рясах и в красных же ушастых чепцах, туго перетянутых под подбородками. Правда, разговорчивостью и они не отличались.
Молча подняли лекарку с постели, вытряхнули из платья и грязной нижней рубашки. Деловито обтёрли влажными губками и расчесали волосы, заплетя косу. Это Архе даже понравилось, хотя она и ощущала себя куклой. Зато кожа словно дышать начала. Даже внутренности стали не такими тяжёлыми — не булыжники, а всего лишь пласты слежавшегося льда.
А вот длинная, до пят, рубаха из грубого, сероватого льна не понравилась вовсе. Она жутко кололась, и тело немедленно начало чесаться. Так она и пошла, почёсываясь, словно завшивевшая нищенка. Ступать босыми ногами по ледяным камням было тоже не слишком приятно. Но, с другой стороны, угроза простуды для Архи актуальной не казалась.
За дверью лекарку ждали четверо стражников. Все так же, не говоря ни слова, охрана окружила девушку: два беса впереди, монашки в красном по бокам, и двое солдат за спиной. Таким порядком и двинулись по тёмному коридору с низким, сводчатым потолком. Ведунья не протестовала. Под давящей тяжестью апатии девушке было хорошо и уютно.
Поплутав по переходам, разделённым толстыми основательными решётками, процессия выбралась во дворик. И тут, как не странно, новоиспечённую еретичку уже ждали. Два отряда стражи — пешие и конные. По мнению лекарки, их было многовато. Сразу даже и не поймёшь, сколько именно.
А ещё, посередине крохотного, свободного от солдат пятачка, стояла деревянная клетка на двух здоровых, едва ли не в рост девушки, колёсах. И маленький мышастый ослик, впряжённый в оглобли. Уши животины поникли так грустно, что Архе его жалко стало. Действительно, потягай такую-то тяжесть.
Стражник подтолкнул ведунью в спину — не грубо, но настойчиво. И даже галантно помог забраться в клетку. И все это в той же проклятой Тьмой тишине, которая ведунье начала надоедать, как комар, звенящий над ухом. Ведь даже уздечка не звякнет, лошадь не всхрапнёт, хотя их тут не меньше десятка стояло.
Монах — или это, все же, была монахиня? Лекарка со спины не разглядела — потянул ослика за верёвку. Тележка неровно, подпрыгивая на булыжниках, тронулась. Арха покачнулась, едва не упав. Пришлось цепляться за плохо оструганные, занозистые прутья.
Ворота, покрытые ржавыми потёками настолько, будто они тут со времени сотворения мира стояли, с натугой открылись.
И тишина кончилась.
Народ по обеим сторонам дороги стоял так плотно, что за ними не только мостовой — стен домов было не видно. И все это море голов колыхалось, будто вода под ветром. Цепочкам бесов в форме городской стражи, едва сил хватало удерживать эту бурлящую, лезущую, как тесто из бадьи, массу. А порой и не хватало этих самых сил. Тогда ряд сцепленных между собой алебардами стражников прогибался. Солдаты едва не падали. Но каким-то чудом им удавалось снова встать ровно. И ущелье дороги, прямое, стиснутое высокими стенами зданий с обеих сторон, затопленное по бокам живым прибоем, оставалось пустым до самого перекрёстка далеко-далеко впереди.
Арха замерла, как кролик перед змеёй. Нет, ошарашило её не количество народа, пришедшего поглазеть на ведунью. Дикий шум, резко сменивший давящую тишину, ударил по сознанию словно дубиной. Гомон голосов сливался в ровный, оглушающий гул. Над которым взлетали отдельные, животные взвизги. От этого гвалта резонировало под черепом, болью отдаваясь в ушах.
В прутья клетки, прямо перед лицом лекарки, с мерзким чавком ударило тёмное. Арха отшатнулась, не сразу сообразив, что это всего лишь половинка гнилого капустного кочана.
Ведунья переступила босыми ногами по занозистому полу, который проваливался под ней, как трясина лишь для видимости прикрытая мхом. Мир качался, как будто плывя на гребне шума. Крыши домов то сходились, оставляя между собой щель неба шириной с волосок, то разваливались в разные стороны.