Страница 34 из 38
— Мы — как приказ велит, господин…
— Штабс-капитан мое звание. Даже знаков офицерского различия не знаешь.
— Виноват, господин штабс-капитан.
Настороженно кося глазом, на установленный в заду кошевы пулемет и безучастно сидевшего около него гражданского, старший постовой повторил:
— Как приказ велит, господин штабс-капитан… — Он глотнул воздух и, набравшись храбрости, бухнул: — Дозвольте узнать, хто такой за человек в штатском?
— Болван! — взъярился офицер. — Ишь, ему надобно знать, што за человек в штатском! Это есть личный посланник атамана. Про то в мандате указано.
— Виноват.
Настырный постовой на этот раз, кажется, смутился.
Офицер не дал ему опомниться:
— Порядки, гляжу, у вас тут. Вот поговорю с начальником гарнизона… Кстати, где найти его?
— Найти сотника Трапезникова зараз не можно. Он ночесь с казаками на помощь Ургую ушел. Партизаны там налет удумали.
— И што же, в селе не осталось войск? И ни одного офицера не осталось?
— Все войско — наше охранное отделение, дюжина человек. Несем службу на постах: мы тут, у въезда в Махтолу от Ургуя, а там, у моста через речку, еще трое; остальные по тую сторону села. Из офицеров остался прапорщик Мунгалов. Они — в сборной избе.
Штабс-капитан опустился на сиденье, небрежно толкнул ямщика:
— Поехали.
Тройка дружно взяла с места, понеслась по проулку в село.
Когда проулок слился с улицей, штабс-капитан (это был Макар Пьянников) наклонился к сидевшему рядом Глинову:
— Ну как?
— Порядок!
Восседавший на передке вместо ямщика Артамон Зарубов залихватски щелкнул кнутом:
— Фьють!.. Полнейший, извиняемся, порядок!
Андрей Глинов, облаченный в тесную для него одежду почтового служителя, чувствовал себя как в клещах. С трудом распахнув полы овчинного тулупа, он простонал:
— Взмок начисто. Силов больше нет терпеть муку этакую.
— Терпи, казак! — смеялся Макар.
— Зачем я, дурак, махнулся рубахой и штанами с почтовым чиновником.
— Затем, паря, штоб взаправду, извиняемся, на чиновника был похож, — отозвался Зарубов.
— Сам-то не обрядился в ямщикову одежину.
— Я без переодевки кучером сгожусь.
Редкие селяне не обращали внимания на выехавшую из проулка санную тройку. Лишь детишки, высунувшись из калиток дворов, с любопытством глазели на тулагинцев. И дряхлый дед в длиннополом, почти до самой земли, зипуне, стоявший у кособокой ограды, сняв шапку, поприветствовал проезжавших. Пьянников ответил ему кивком головы, поинтересовался, где живет Ерохов.
— Вона… за церквой. Тама дом большой под тесом…
На стук Зарубова в высокие окованные ворота сначала выглянула молодая женщина, но, увидев тройку и офицера в кошеве, сейчас же убежала. Зарубов снова громыхнул в дверь. В воротах появился сам хозяин.
— Рады гостям! — поклонился он в пояс офицеру.
— Войсковой старшина Редкозубов у вас квартирует? — спросил Пьянников Ерохова без обиняков.
Тот растерялся:
— Дак у нас…
— Знать, правильно мы к вам попали.
— А их теперича нет. Они отбыли вместе с купцами на Старый Чулум.
— И Шукшеева… Любовь Матвеевна с новорожденным? И Настя…
— Шукшеева?.. И Настя?.. — Ерохов запнулся, глаза его забегали. — Не ведаем, ваше благородие. Об этом вам лучше в сборной избе справиться.
— Как не знаешь? У тебя ведь они квартировали?
— Квартировали. У нас. Бог свидетель. Не отрекаюсь… — маловразумительно бормотал Ерохов. — Видал дамочку с дитем… И Настю…
Макар выходил из терпения:
— Так где же они теперь?
— Не ведаем. Об этом лучше спросить вам прапорщика Мунгалова.
Пьянников досадно сплюнул, кинул Зарубову:
— Давай к сборной избе.
В сборной избе, которая находилась неподалеку от дома Ерохова, был один писарь. Он тоже толком ничего не знал о женщинах.
— Опоздали… Чуток бы пораньше нам подкатить… — сокрушался Пьянников. — Давно Редкозубов из Махтолы уехал? — грозно спросил Макар писаря.
— Никак нет, — моргал тот глазами. Он пытался успокоить разнервничавшегося офицера. — Их догнать можно. Они только давеча вместе с купеческим обозом отбыли.
— Охрану взяли с собой?
— При них вахмистр и два казака. А конвой, што сопровождал купцов до Махтолы, наряженный от станицы Таежной, давеча, перед вами, до дому двинулся.
— Где прапорщик Мунгалов?
— Они на квартире. У вдовы тут одной — Савинковой по фамилии. Отдыхают после проводов их высокородия. Маленько выпили и теперь, стало быть, отдыхают.
Садясь в сани, Пьянников спросил Глинова и Зарубова:
— Ну што, рискнем догнать?
— Рискнем, — поддержал Глинов.
— Я, как вы, робя, извиняемся, — огладил свою бороду Зарубов.
— Тогда не щади лошадей, Артамон. А ты, Андрюха, пулемет готовь к бою.
…Проводив глазами тройку до тех пор, пока она не затерялась в дальней северной части Махтолы, Степан Хмарин и Петр Завялин снова обратили свои взоры к беглецам.
— Какая ж у них нужда в лес-то к ночи? — произнес вслух Завялин.
— Значит, есть какая-то, — отозвался Хмарин.
— Оно верно.
Беглецы уже были вблизи ургуйской дороги.
— Кажись, одна — баба, — заметил Завялин.
— А в руках што у ней? Как будто ребенка несет.
— Похоже.
Степан оторвал взгляд от беглецов, посмотрел вниз — бойцы расположились кто где: двое курили, один по нужде подался к разлапистой сосне, Акимов соорудил из хвои лежак, затаился чуть впереди остожья на небольшом взгорке.
— Верховые из села, — сообщил Хмарину Петр Завялин.
Степан поднял глаза.
— Четверо.
— Пятеро. Пятый пеший.
— Это они гонят кого-то.
— Гляди, постовые их остановили.
С постовыми Савелий Булыгин поздоровался, как со старыми приятелями, весело гогоча:
— Ваша нам, казачки, а наша вам с кисточкой!
— Куда это вы ее? — спросил у Савелия пожилой постовой, посторонившись от еле передвигавшейся, полураздетой Анастасии Цереновой.
— Докуда дошлепает.
— Замерзнет ведь.
— Ниче. Красных, слыхал я, холод не берет. Правда, Настя? Га-га-га!..
Трое белогвардейцев — напарники Булыгина — тоже расхохотались. Постовые посмотрели на них с осуждением.
— Со скотиной на убой и то так не обращаются, — сказал пожилой. — Поимейте жалость.
— Ишь сердобольный! — смял ухмылку Булыгин.
Он хлестнул лошадь и, почти наезжая на Анастасию, взорал:
— Че плетешься?!
И тут кто-то из постовых за спиной Булыгина промолвил:
— Кого это несет в тайгу?
— Да я уж присмотрел их. Из огорода Хвилипповых они вышли, — отозвался пожилой. — Касьян, никак, с невесткой Матреной. По солому, видать, к зароду направились.
Булыгин задержал лошадь, обернулся:
— Кого там приглядели?
— Да вон двое, мужик с бабой, к лесу потягли.
— Погоди-ка, — стал всматриваться в беглецов Савелий. — Баба несет чегой-то. Сдается, как дитя. Не содружница ли это нашей арестантки?
Тот, кто первый обратил внимание на мужчину с женщиной, усомнился:
— Касьян, как я слыхал, зараз хворает.
— Дак што! Вчерась хворал, нынче выздоровел, — возразил пожилой.
— Это не Касьян, — вступил в разговор третий постовой.
— Это, скорее всего, Леха Кондюрин. У него одного на всю Махтолу доха такая рябая.
Савелий Булыгин, уже порядком приотставший от своих напарников, заинтересованно вслушивался в разговор постовых и все подозрительнее присматривался к беглецам.
— А баба все ж дитя несет… Точно дитя, — окончательно разглядел он женщину.
— Лехиной бабе мальцов не носить. Старая, куда ей, — сказал пожилой.
У Булыгина злорадно заблестели глаза. Он пришпорил лошадь, нагнал Церенову, преградил ей путь:
— Взгляни-ка. Может, угадаешь свою подругу.
Настя-сестрица вяло повернула голову туда, куда указывал Булыгин. Увидев мужчину с женщиной, она вздрогнула. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы узнать Любушку.