Схватка в западне

Шесть, пять… три шага осталось до черной папахи. В сознании Хмарина боролись два решения — уходить или брать? Брать — риск большой, но и от соблазна пленить «черную папаху» Степану было трудно удержаться. Брать, надо брать.

Наган — на боевой взвод. «Ну давай, давай еще ближе, дядя».

Кусты раздвинулись, и глаза столкнулись. В дядиных — дикий страх при виде зловещего зрачка-дула, направленного ему в лоб, в Степановых — холодная непреклонность пойти на любую крайность.

— Т-ш-ш-ш… Ш-шлепну, — угрожающе прошипел Хмарин.

Чуть наклонившись вперед, он свободной левой рукой потянулся к карабину семеновца; у того закатились глаза, физиономия исказилась, он издал глухой вопль:

— Уби-и-ии…

В тот же миг хмаринская пятерня вместо карабина намертво сомкнула перекошенный рот белогвардейца, а правый кулак с зажатым в нем наганом со всего размаху опустился на черную папаху. «Дядя» без стона рухнул на землю.

Степан бросил взгляд на развилку — все тихо: казак спокойно сторожил дроги. Опасаясь, как бы крепыш не заорал снова, он заткнул рукавицей рот его, затем связал ему руки. Теперь поскорее к Макару Пьянникову.

Сняв с белогвардейца карабин и забросив себе за спину, Степан подлег под семеновца, взвалил на плечи. Полусогнувшись, он торопливо двинулся протоптанным путем к ручью. «Потерпи, дядя, немного. Не дай тебе бог оклематься раньше времени, — говорил тихо своей ноше Степан. — А то ведь не довезем тебя целым в отряд. Тимофей Егорыч сердиться будет».

Белогвардеец оказался непомерно тяжелым. Какой ни здоровяк Хмарин, но без отдыха дотащить его до ручья не смог. До воды рукой подать, она журчала уже где-то совсем рядом, а мочи нет больше, ноги подкашиваются. Еще шаг — и Степан свалится.

Пошатываясь, он осторожно опустил крепыша в жухлую траву и сам повалился рядом. С развилки донесся ослабленный расстоянием голос:

— Ты скоро там?

Видно, сторожевому казаку надоело ждать своего сослуживца.

Белогвардеец, кажется, еще не пришел в себя. Хмарин послушал сердце: стучит. «Молодец, дядя, — мысленно похвалил он семеновца, плотнее заталкивая рукавицу ему в рот. — Дай переведу дух маленько, и двинем дальше».

— Путин!.. Ты живой? — уже с тревогой слышалось с развилки.

Хмарин с трудом поднял свою ношу и теперь уже напролом двинулся по боярышнику на журчание воды. Острые колючки раздирали, рвали в кровь кожу рук, лица. Степан не чувствовал боли. У него сейчас одна была боль — тяжесть. Выдержать бы, дойти с пленным до ручья, там Макар увидит — поможет.

Под ногами затрещал лед. «Пьянников, где ты?..» А с развилки: «Путин! Отзовись…» Сапоги скользят на голышах. «Макар, помоги же». А вдогонку: «Пу-утин!..»

Наконец-то появился из тальника Пьянников. «Скорее, Макар, скорее». Хмарин из последних сил поднимался на берег.

А с развилки — бах! бах!..

Захваченного Степаном Хмариным крепыша-белогвардейца допрашивал Субботов. Тулагин молча сидел в стороне.

— Фамилия? Откуда родом? С какого времени в Ургуйском гарнизоне? — задавал вопросы Софрон.

— Фамилия моя Путин, господин начальник, — с готовностью ответил крепыш. — Казак Ундинской станицы, мобилизован из запасных второй очереди. В Ургуе служу два с половиной месяца.

— И кем же ты значишься при службе? — подозрительно оглядел Субботов офицерскую шинель пленного.

— Вестовым хорунжего Филигонова.

— Подтверждаю, товарищ командир, — кивнул Тулагину Глинов, присутствовавший при допросе. — Все как есть. Не брешет. Помню, Филигонов надо мной измывался, так вот он, Путин, неотлучно был при хорунжем. Но бить не бил. Можно сказать, даже соболезновал. Перед тем как Филигонов отправил меня на порку, Путин даже хлеба мне дал, штоб, значит, подкрепился я.

Пленный Путин смекнул, что командир партизан не тот, кто его допрашивает, а другой, который молча сидит на валуне. Стараясь привлечь к себе внимание Тулагина, он кашлянул, добавил, обращаясь уже не к Субботову, а к Тимофею:

— Если пожелает господин красный командир, все расскажу без утайки.

Тулагин взглянул на пленника рассеянно: погруженный в какие-то свои мысли, он, казалось, не интересовался словами белогвардейца.

Вопросы по-прежнему задавал Субботов.

— Численность гарнизона? — отрывисто спросил он пленного.

— Шестьдесят человек вместе с хорунжим. И дружинников около двадцати. Но счас в Ургуе почти никого нету. Есаул Кормилов увел ночью казаков вдогон партизанам. Остались постовые наряды.

— Где пулеметы расположены?

— Один на въезде в поселок, другой — возле брода и третий — на переправе.

— Куда ездил спозаранку?

— В Махтолу. Отвез по приказу хорунжего к войсковому старшине Редкозубову купеческую дочь Любовь Матвеевну Шукшееву с новорожденным и Церенову…

Услышав о Любушке с сыном и Насте-сестрице, Тимофей встрепенулся. С лица слетела задумчивая сосредоточенность, он вскочил с валуна:

— Любовь Матвеевну? К войсковому старшине Редкозубову? — обжег пленника его вспыхнувший взгляд.

— Так точно, Любовь Матвеевну, — заморгал глазами Путин. — К войсковому старшине Редкозубову. — Ему было не понять, почему упоминание о Любови Матвеевне Шукшеевой вызвало такую резкую перемену в партизанском командире, но соображение сработало, что он должен больше рассказать о купеческой дочке: — Хорунжий Филигонов со своим дядюшкой есаулом Корниловым оказались близкими соприятелями с богатым могзонским купцом Шукшеевым. Вот и велели мне отвезти женщин к войсковому старшине. Притом передали просьбу: мол, пущай до Читы их возьмет, а там в Могзон переправит. Войсковой старшина поначалу не дюже хорошо отнесся к ним, а как узнал, что Любовь Матвеевна купеческая дочь, изменил отношение. Хозяину Ерохову велел комнату какую получше выделить.

Теперь Тулагин непонимающе смотрел на пленного белогвардейца: что за чепуху несет он. Ему хотелось вскричать: «Любушка не купеческая дочь, не Шукшеева!» Но он сдержался. Путин ведь говорил то, что знал от хорунжего и есаула. Значит, Филигонов и Кормилов всерьез принимают Любушку за дочь Шукшеева. Видимо, она сама назвалась Шукшеевой. И неспроста. Возможно, благодаря этому она и спасла себя и сына?

Тимофея пронзила страшная мысль: «А если дознаются семеновцы, кто на самом деле Любушка?»

Голова шла кругом. Люди ждали от Тулагина решения, а он все еще не мог принять его.

На сегодняшний день Тимофей имел вполне определенное представление об обстановке в округе. По докладу Ухватеева получалось, что белые крепко оседлали Большой тракт. Как сообщили вернувшиеся из разведки Катанаев с Козлитиным, и Махтола тоже забита семеновцами. Пока лишь Ургуй, по данным Хмарина, Пьянникова и показаниям пленного Путина, оставался слабым звеном в цепи кольца, в котором находились партизаны. Но оттого, что Тимофей ясно представлял, в каком положении сейчас находился его отряд, было не легче.

А тут все время жена с сыном перед глазами — они каждую минуту подвергаются ужасной опасности.

Софрон Субботов терпеливо ждал, когда Тулагин поделится с ним своими думами. Тимофей чувствовал это, и его еще более угнетало сознание того, что ничего толкового он не может предложить другу.

— Надо собрать отряд на совет, — наконец сказал он Субботову.

Вскоре партизаны подтянулись, плотно обступили больший валун посреди расщелины, который стал своеобразной трибуной для выступления Тулагина. Тимофей взобрался на него, начал с хрипотцой:

— Тут вот какое дело… Хочу, товарищи бойцы-партизаны, обсудить с вами, как и куда нам дальше.

— Ясно, как и куда! — выкрикнул кто-то бойко. — Беляков громить.

— На Ургуй, Махтолу или Таежную — айда!

— Вона какое у нас пополнение. Кого хошь расколошматим!

— Расколошмати-и-им!.. — в один звук слилось множество голосов.

— Пополнение-то у нас большое, — снова, но уже без хрипотцы заговорил Тулагин. — Только с ним нам далеко не разогнаться. Люди ослабли в плену.