Лесная свадьба

Вскоре все утихло, только изредка позвякивали бубенчики пасущихся коней. А на опушке, в ивняке у болота, заливались-спорили соловьи. Их глубокие и свободные голоса сливались с еле слышным шелестом травы, лопотаньем листьев под ветерком, потрескиванием угольков в костре, звяканьем бубенчиков, пели славу любви и жизни. Заслушаешься их и даже не заметишь, как уснешь. Но короток сон в ночном. С восходом солнца нужно гнать лошадей обратно.

Лапкесола проснулась от голосов возвращавшихся с пастбища парней. Их песня далеко слышна в свежем утреннем воздухе:

Сердце твое — как чистый ключ,

Не вычерпаешь до дна.

Сердце твое — как мягкий пух,

Но не купит его мошна.

Женщины, подоив коров, выгоняют их со двора, провожают до околицы в стадо и начинают готовить завтрак. Вкусный запах плывет по деревне, перемешиваясь с едким летним дымом из труб. И по запаху этому можно узнать, кто что готовит.

Едва взошло солнце, как от дома к дому забегал лувуй[2], собирая народ на сходку. Никто не знал, что случилось, по какой причине в такое время, с утра, собирают.

Пришедшие к караулке ищут глазами сельисполнителя. Но Сопрома Васлия не видно. А место его, когда все собрались, занял Онтон Микале. Взглянув на Миклая, пришедшего последним, он начал разговор круто:

— Друзья, соседи, сколько можно терпеть в деревне Коммуниста?! Он убивает людей, портит наших ребят, спалил часовню. Теперь ему остается только церковь разрушить…

Люди молчали. Вовсе не ожидали они такого разговора.

— Верно, верно, — послышались вдруг два-три голоса сзади. И, словно вторя им, все закричали, заволновались:

— Прогнать!..

— Выгнать его надо!

— Пусть уходит из деревни!

Миклай встал и пошел в круг, расталкивая людей. В кругу он стоял прямо, гордо и спокойно, будто и не было вокруг разгоряченной толпы, ожидая, когда все стихнут.

— Тихо, тихо, — встал с места Мирон Элексан. — Он сам хочет что-то сказать. Послушаем, что врать будет.

Все смолкли. Народ прислушивался к мнению Элек-сана. Ведь он — грамотный человек, в церкви поет, деньги собирает, свечи продает, словом, близкий богу человек.

— Послушайте, люди, — громко и твердо сказал Миклай. — Так дальше жить нельзя. Такая жизнь сердце гложет. Хватит болтать, пора дело делать. Не ждать помощи от бога и попа, а самим строить свое счастье. Верите вы мне или нет — не знаю. Вам это лучше известно, чем мне. И разговор об этом у нас уже был. Но скажу другое: свободу мы обрели, а вот воспользоваться ею, чтоб жизнь свою пустить по новому руслу, не умеем. А ведь все в наших руках. И нет моей вины в том, что часовня сгорела, я…

Миклаю не дали договорить.

— Что его слушать! Гнать его надо! — закричал Япык.

Собрание загудело, как осиное гнездо…

— Ах ты, кровопийца… — только и успел крикнуть Миклай, как кто-то въехал ему кулаком в лицо, кто-то пнул сзади, ударил в грудь, в голову…

Он и не заметил, как оказался на улице, не понял, куда идет, куда спешит, ругаясь и сплевывая кровь. В голове шумело, и он остановился, думая, что его нагоняют. Но сзади никого не было. «Как же так? — думал он. — Ведь многие знают, что не виновен я ни в чем, а вот не осмелились же подать голос в защиту, пошли на поводу у богатеев. И ведь заправляют-то всем этим трое-четверо… Нет, надо что-то делать. Надо открыть глаза людям. Надо освободить их от этого влияния…»

После его ухода у караулки все еще шумели, спорили. Но слышнее всего были проклятья Коммунисту. И только некоторые сидели молча, будто в рот воды набрали, и хмурились.

Элексан, видимо, заметил это и поспешил направить разговор по другому руслу. Утихомирив шумевших, он сказал примирительно:

— Соседи, не это главное. Главное — нам нужно вновь построить часовню на том же месте.

С ним никто не спорил. Для постройки выделили пять человек и сразу же стали расходиться по домам.

А уже в субботу вечером в новой часовне горело перед иконкой несколько свечек. Миклай не видел этого. Он был в то время в волисполкоме.

6

В пору колошения ржи установилась сушь. Земля дышала зноем, как печка, пожелтела, засохла трава. Она ломалась и сыпалась пылью под ногами. В кузнице стало тихо, никто не шел точить серпы, отбивать косы. На лицах людей растерянность.

В послеобеденное время в деревню, звеня колокольчиками, влетела пара лошадей, запряженных в тарантас. Пыль вилась столбом, скрывая седоков. Только по лошадям и по тарантасу догадались люди, что приехали к ним из волости.

Пара остановилась у дома Миклая. С повозки спрыгнули двое. Один в светлой летней одежде, соломенной шляпе; другой — в военной фуражке, френче, галифе и рыжих облупленных сапогах. Это были председатель волисполкома Антонов и военный комиссар волости Миронов.

Военкома знали, он родом из этих мест — из Тойкансолы. С Миклаем он давно знаком и дружен, хотя и старше его лет на десять.

Хозяин встретил гостей на улице, пригласил в дом. К повозке подошли соседи и стали расспрашивать кучера:

— Кто приехал?

— По какому делу?

— Может, опять кого-то хотят забрать?

Кучер ничего не ответил. Он нддел на морды лошадям торбочки с овсом, положил свой длинный кнут, а сам, свеспв ноги, навзничь повалился в тарантас и раскинул руки. Видно, немало верст одолел он сегодня с утра…

Настасья, поздоровавшись с гостями, ушла ставить самовар. Антонов, живой, громогласный, заметив ее недовольный вид, спросил:

— Как с женой живешь, Николай? Не в ссоре ли? Что-то она косо смотрит…

— Да ничего живем, Петр Семенович. Только она все об одном, а я совсем о другом думаем. Ведь вы знаете, какие у меня думы. Здесь больше верят богу, чем людям. Вот и приходится бороться.

— Но не твоими методами, — вмешался в. разговор Миронов. — Оставь свои партизанские привычки. Не нравятся они людям. Вот и побили тебя, и ругают везде. Так ты только отталкиваешь людей от себя.

— Капитон Карпович прав, — добавил Антонов, снимая шляпу с крупной лысоватой головы и вытирая пот. — Помни, что мы говорили на нашем собрании, и не торопись: хорошее дело медленно делается, да споро идет. Понял? Ты должен объяснить людям, какую цель ставит Советская власть на сегодняшний день и как добиться этой цели. А ты…

— Понимаю, понимаю, Петр Семенович. Все понимаю. Мне еще нужно привыкнуть к такой работе, учиться надо.

— Да, работа перед тобой необозримая. И учиться некогда. Учись на деле, на практике. Еще раз скажу: народ ждет от нас не красивых слов, а настоящих дел. Своим примером агитируй. Люди сами разберутся, что хорошо и что плохо, и сами встанут на нашу сторону. И не тяни, на днях нужно обязательно открыть кооператив.

— Об этом я уже вел разговор.

— Ну и как?

— Молодежь не против, а вот старшие…

— Верно, начинать надо с молодых, с бедняков и середняков. И не нужно допускать прежних ошибок. Будь осторожнее с середняками. Не спеши их записывать во враги нашему делу. Нельзя их отталкивать, они тоже должны войти в кооператив.

Антонов помолчал, задумавшись, потом поднял голову:

— В волость поступили промышленные товары: керосин, спички, соль, косы, серпы… Товары мы распределим по кооперативам — нужно поддержать бедноту.

Настин внесла кипящий самовар, и разговор временно прекратился, пока все усаживались за стол. За чаем все дела были окончательно обговорены, и военком вскоре отправился в родную свою деревню Тойкапсолу, тоже по кооперативным делам, а Антонов остался. Нужно было предупредить сельисполнителя, чтоб к вечеру он собрал народ.

Кто и зачем приехал из волости, люди узнали только вечером, когда собрались на сход. Пришли все, не было только Онтона Микале и Мирона Элексана. Вот уже две недели, как они, искупая свои грехи за самовольный сбор людей на сход и учиненную на нем драку, сидят в кутузке.