Элнет

— Разве можно так сделать!

— Все можно, лишь бы были ум да деньги!

— Чего врешь, теперь нельзя нанимать заменщика, — возразил Варлам Яковлевич.

— Зачем его нанимать? Мы его нанимать не будем. Ты когда отправляешь пойманного арестанта в Царевококшайск?

— Завтра.

— Так вот, ты сам его веди.

— Зачем? Стражники отведут.

— По дороге он опять попытается бежать. Понятно? При попытке к бегству что надо делать? Стрелять. Арестанта пристрелили, труп зарыли в землю — конечно, предварительно составили акт — и дело с концом. Больше про него никто не вспомнит.

— Понятно, — усмехнулся урядник.

— Имя его умрет, а сам он превратится в Макара Чужгана. Ты ему, конечно, должен хорошо втолковать это. Отведешь его в присутствие, скажешь, что, мол, поймал дезертира. Если он что не так станет говорить, объяснишь: он, мол, черемис, по-русски не понимает.

— Так Сакар по-русски ни слова не знает, — вставил дед Чужган.

— Это совсем хорошо! Значит, дело верное. Только ты, Варлам Яковлевич, подбери себе помощников потолковее, а ты, старик, свозишь сына в Царевококшайск для отвода глаз. Когда вернешься, скажешь в деревне, что сына забраковали. Старшего писаря подмажешь, он отметит в бумагах, что твой сын взят в солдаты. Ну, а чтобы соседи молчали, придумаешь сам что-нибудь.

— Они у меня вот где, — сказал дед Чужган и потряс кулаком.

Через неделю Макар вернулся из Царевококшайска. В солдаты его не взяли, забраковали.

А еще через неделю прошел слух, что Сакар снова пытался бежать, да неудачно, и что стражники пристрелили его в ронгинском лесу…

7

Услышав о гибели Сакара, Григорий Петрович в тот день долго ходил по комнате из угла в угол. Смерть Сакара он воспринял как новый укор себе. «Вот и Сакар не захотел терпеть неволи, — думал Григорий Петрович, — и погиб, пытаясь вырваться на свободу…»

В это время сторож принес из волостного правления и отдал Григорию Петровичу два пакета.

Одно письмо было из церковной канцелярии. Григорий Петрович начал с него. «По поручению архиерея была произведена проверка правильности выписки из церковной книги моркинской церкви, выданной Макару Чужгану. Отец благочинный распорядился считать сию выписку действительной…»

Благочинный взял из моркинской церкви книгу, обнаружил, что лист за соответствующее число вырван, и потребовал объяснений от попа. Моркинский поп не помнил, венчал он Макара и Чачи или нет, не мог даже вспомнить их лиц, но, увидев в выписке о венчании свою подпись, сказал, что обвенчал их. Благочинный стал допрашивать пьяницу дьячка, делавшего выписку, но дьячок клялся всеми святыми, что, когда он делал выписку, лист в книге был на месте…

Благочинный сделал внушение настоятелю моркинской церкви за небрежное хранение документов и на этом счел дело поконченным.

Второе письмо было от инспектора.

«Мною получены сведения, — писал инспектор, — что вы, Григорий Петрович, сожительствуете с замужней женщиной. Школьный учитель, воспитатель молодого поколения не имеет права вести подобный распутный образ жизни. Поэтому настоятельно советую немедленно порвать с этой женщиной и выселить ее из школьного помещения. Вас же мы сочли нужным перевести работать в Кугупундыштюрскую школу Арбанской волости. Получив это письмо, сдайте все школьное имущество законоучителю и тотчас же выезжайте к месту вашей новой службы».

Григорий Петрович загрустил.

— Гриша, что за бумаги ты получил? — ласково спросила Чачи.

— Хотят нас с тобою разлучить. Требуют, чтобы ты вернулась к Макару. Видно, действительно нет на свете правды!

Григорий Петрович объяснил Чачи, что написано в обоих письмах. Чачи испугалась…

— Что же теперь будем делать?

Григорий Петрович не успел ничего ответить: в комнату вошел законоучитель — поп Сидор.

— Когда будете сдавать школу, Григорий Петрович? Я получил от инспектора приказание принять ее.

— Пока я сдавать школу не собираюсь, — ответил Григории Петрович. — Я напишу инспектору, объясню ему все, а потом посмотрим, какое будет распоряжение.

— Пиши не пиши, — ухмыльнулся поп, — а школу сдавать придется, и чужую жену тоже придется вернуть законному мужу…

— Вы, батюшка, о чужой жене лучше помолчите. Я взял ее замуж по-честному, перед людьми. Она не чужая, а моя жена. Вы лучше о своих грехах подумайте. Всем известно, зачем вы похаживаете в Корамасы.

Поп ушел, хлопнув дверью.

— И этот длинноволосый еще сует нос не в свое дело! — Григорий Петрович заходил по комнате.

— Я поеду с тобой, — проговорила Чачи. — Куда тебя пошлют, туда и я поеду.

— Эх, Чачи! — вздохнул Григорий Петрович. — Вокруг нас столько врагов, что я даже не знаю, как быть… Я напишу инспектору, и, может быть, нас оставят в покое…

Григорий Петрович сел за письмо. В голове роем крутились разные мысли, соображения, возражения, но он никак не мог сосредоточиться и изложить все это на бумаге. Григорий Петрович исписал один лист и порвал его, исписал другой, снова изорвал и в изнеможении бросил ручку…

Он себя чувствовал так, словно попал в какую-то западню, которая неотвратимо закрывается за ним, и вот-вот захлопнется совсем. Правда, есть одна лазейка. Если он станет исполнять то, что требуют от него земский начальник и становой пристав, если он станет тайным агентом полиции, тогда его никто не тронет. И не только не тронут, а даже будут помогать ему… Может быть, все-таки следует воспользоваться этой последней лазейкой?.. А может быть, уйти добровольцем на войну? Так сказать, «за веру, царя и отечество»? Но Григорий Петрович давно уже покончил с верой, сложить свою голову за царя он тоже не желает, и слово «отечество» не пробуждает в нем воинственного духа… Он не хочет воевать за «отечество» земского начальника, попа Сидора, Панкрата Ивановича, деда Чужгана и им подобных.

Но хочешь не хочешь, а осенью придется надевать серую шинель. Теперь учителям не дают освобождения от военной службы.

Григорий Петрович задумался о том, что будет с Чачи, когда его заберут в солдаты. Ведь Макар не оставит ее в покое. Макар! Западня становилась еще теснее…

— Нет! Никакого выхода нет! — в тоске воскликнул Григорий Петрович.

Никогда не видела его Чачи таким расстроенным. Забыв о грозящей ей беде, она принялась успокаивать его.

И вдруг Григория Петровича осенила одна мысль. Сначала он пытался отогнать ее, но потом, подумав, сказал сам себе: «Мне все равно пропадать, так хотя бы спасу Чачи».

И сразу же на душе стало легко: решение было принято.

Григорий Петрович даже повеселел. Он обнял Чачи, поцеловал ее и сказал:

— Все будет хорошо, Чачи! А сейчас не мешай мне, я должен написать несколько писем.

— Тогда я схожу к своим.

— Иди, иди. Можешь быть у родителей, сколько хочешь, я кончу писать не скоро.

Чачи ушла.

Григорий Петрович писал до вечера. Он написал три письма товарищам по семинарии. Написал Ивану Максимовичу. В конверт с письмом к нему вложил еще одно письмо. Написал школьному инспектору.

«По некоторым причинам я не могу перейти работать в Кугупундыштюрскую школу, — писал Григорий Петрович. — Аркамбальскую же школу по вашему распоряжению передам законоучителю. Жалованье за июль и август месяцы прошу перевести Иванову Ивану Максимовичу, учителю Тумеръяльской школы, так как я занимал у него деньги. Доверенность Иванову на получение моего жалованья оставляю ему».

Запечатав написанные письма, Григорий Петрович снял со стен*ы скрипку и начал играть.

Когда вернулась Чачи, Григорий Петрович был спокоен и весел. «Раз он смотрит так весело, значит, нашел выход», — обрадовалась Чачи, но расспрашивать ни о чем не стала: сам расскажет, когда надо будет.

Григорий Петрович улыбнулся Чачи и сказал:

— Спой-ка…

И Чачи запела, вторя скрипке:

Серебристые волны мимо проплыли,

А мы не успели запруду поставить.